Флибустьеры (с илл.)

Рисаль Хосе

С Серполеттой любезничали два бравых офицера, моряк и адвокат, как вдруг она заметила отца Ирене, который кружил по комнате и совал во все углы и щели кончик своего длинного носа, словно вынюхивал театральные секреты.

Серполетта прервала болтовню, нахмурила бровки, затем удивленно их подняла и, покинув своих поклонников, с живостью истинной парижанки устремилась к монаху.

— Tiens, tiens, Toutou! Mon lapin! [140] — воскликнула девушка, схватила его за руку и радостно ее затрясла, заливаясь звонким серебристым смехом.

140

Вот те на, Туту! Мой кролик! (франц.).

— Chut, chut! [141] —

попятился отец Ирене.

— Mais, comment! Toi ici, grosse b^ete! Et moi qui t^’croyais… [142]

— Fais pas d^’tapage, Lily! Il faut m^’respecter! Suis ici l^’Pape [143] .

С трудом удалось отцу Ирене угомонить резвушку Лили. Она была enchant'eе [144] , что встретила в Маниле старого приятеля, который напомнил ей кулисы Гранд-Опера. Вот почему отец Ирене, выполняя долг друга и критика заодно, начал первым хлопать Серполетте; она того заслуживала.

141

Тс, тс! (франц.).

142

Но как же это? Ты здесь, мой толстячок? А я-то думала, ты… (франц.).

143

Не так громко. Лили! Будь почтительней со мной. Я здесь как римский папа! (франц.).

144

В восторге (франц.).

А друзья наши между тем все ждали канкана. Пексон не сводил глаз со сцены, но, увы, канкана не было.

Одно время казалось, женщины вот-вот передерутся и вцепятся друг дружке в косы, но вовремя подоспели судейские; а озорные парни, которым, как и нашим студентам, хотелось увидеть кое-что позанятней канкана, подстрекали:

Scit, scit, scit, scit, scit, scit! Disputez-vous, battez-vous, Scit, scit, scit, scit, scit, scit, Nous allons compter les coups! [145]

145

Эй, эй, эй, эй, эй, эй!

Ссорьтесь, деритесь,

Эй, эй, эй, эй, эй, эй,

Мы будем считать удары! (франц.).

Но музыка смолкла, мужчины удалились, а женщины вступили меж собой в разговор, из которого студенты не поняли ни слова, — верно, перемывали чьи-то косточки.

— Точь-в-точь китайцы в панситерии, — шепотом заметил Пексон.

— А как же канкан? — спросил Макараиг.

— Они спорят, где удобней его станцевать, — важно заявил Сандоваль.

— Ну точь-в-точь китайцы в панситерии, — с досадой повторил Пексон.

В эту минуту в одной из двух пустовавших лож появилась дама, сопровождаемая супругом. С царственным величием она презрительно оглядела; зал, словно говоря: «А я вот пришла позже вас всех, стадо гусынь, провинциалок! А я пришла позже!» Есть ведь такие люди, что, идя в театр, ведут себя точно участники ослиных бегов, — выигрывает тот, кто приходит последним. Мы знаем весьма рассудительных особ, которые скорей взойдут на виселицу, нежели появятся в театре до начала первого действия. Но торжество дамы было недолгим: она заметила пустующую ложу и, нахмурившись, принялась пилить свою дражайшую половину, да так громко, что в зале зашикали:

— Тише! Тише!

— Болваны! Можно подумать, что они понимают по-французски! — изрекла дама, обвела горделивым взором публику и уставилась на ложу, где сидел Хуанито, — там, показалось ей, шикали особенно громко.

Действительно, Хуанито позволил себе эту неосторожность. С самого начала представления он притворялся, будто все понимает: с миной знатока улыбался, хохотал и аплодировал в нужных

местах, как если бы ни одно слово от него не ускользало. Как это ему удавалось? Ведь он даже не следил за мимикой актеров. Но хитрец знал, что делает. Он шептал Паулите, что не желает утомлять глаза и смотреть на сцену, когда рядом есть куда более прекрасные женщины… Паулита краснела, прикрывала личико веером и украдкой поглядывала на Исагани, который, не улыбаясь и не хлопая, равнодушно смотрел на представление.

Досада и ревность охватили Паулиту. Неужто Исагани влюбился в этих дерзких комедианток? Настроение у нее испортилось, она даже не слушала восторженных похвал доньи Викторины ее любимчику Пелаэсу.

Хуанито играл роль на славу: он то с неудовольствием покачивал головой — в это время в зале раздавался кашель, а кое-где и ропот; то одобрительно улыбался — и секунду спустя публика начинала аплодировать. Донья Викторина была в восторге, у нее даже появилась мысль, не выйти ли ей за Хуанито замуж, когда дон Тибурсио умрет. Ведь Хуанито знал французский, а де Эспаданья не знал! И она принялась напропалую кокетничать с Хуанито. Но тот даже не обратил внимания на эту перемену тактики, он не сводил глаз с сидевших в партере коммерсанта-каталонца и швейцарского консула, которые, как он заметил, беседовали по-французски; следя за выражением их лиц, плутишка искусно морочил своих соседок.

Сцена следовала за сценой, персонажи появлялись и уходили, одни смешные и чудаковатые, как бальи и Гренише, другие благородные, обаятельные, как маркиз и Жермена. Публика от души развеселилась, когда пощечина, которую Гаспар предназначал трусу Гренише, досталась чванливому бальи и парик этого спесивца взлетел в воздух. На сцене начался переполох, и занавес опустился.

— А где же канкан? — жалобно спросил Тадео.

Но занавес тотчас взвился снова. Теперь сцена изображала рынок по найму слуг: там стояли три столба с табличками — на одной было написано «servantes» [146] , на другой «cochers» [147] , на третьей — «domestiques» [148] . Обрадовавшись случаю, Хуанито повернулся к донье Викторине и сказал достаточно громко, чтобы услышала Паулита:

146

Служанки (франц.).

147

Кучера (франц.).

148

Слуги (франц.).

— Servantes — значит слуги вообще, a domestiques — домашние слуги…

— А какая разница между servantes и domestiques? — спросила Паулита.

Наш знаток не смутился.

— Domesticues — это те, кого уже одомашнили. Вы, конечно, заметили, что некоторые тут смахивали на настоящих дикарей? Вот они-то и есть servantes.

— Совершенно верно! — подхватила донья Викторина. — Такие ужасные манеры! А я — то думала, в Европе все хорошо воспитаны. Правда, действие происходит во Франции… Ну, теперь мне все понятно!

— Тише! Тише!

Но вообразите положение Хуанито, когда ворота рынка открылись и искавшие места слуги начали выходить на сцену и становиться у столбов с табличками. Сперва появились лакеи, десяток парней грубоватого вида с веточками в руках; они расположились у столба с надписью «domestiques».

— Это домашние слуги! — пояснил Хуанито.

— И правда, вид у них такой, словно их только недавно приручили, — заметила донья Викторина. — Поглядим теперь на дикарей!

На сцену, во главе с прелестной хохотуньей Серполеттой, выбежала дюжина девушек в праздничных платьях, у каждой был приколот к корсажу пучок цветов — все как на подбор хорошенькие, улыбающиеся, соблазнительные. Они, к ужасу Хуанито, стали под табличкой «servantes».

— Вот как? — простодушно удивилась Паулита. — Неужто эти девушки — те самые дикари, о которых вы говорили?

— О нет, — невозмутимо ответил Хуанито. — Они просто перепутали, не туда стали… Дикари сейчас придут.

— Вот эти, с бичами?

Хуанито утвердительно кивнул, но на душе у него заскребли кошки.

— Выходит, девушки — это cochers?

На Хуанито напал приступ отчаянного кашля, зрители зашумели.

— Вон из зала! Пусть этот чахоточный убирается! — крикнул кто-то.