Флибустьеры (с илл.)
Шрифт:
Когда экипаж въехал на площадь Санта-Крус, дамам пришлось напомнить Исагани, что он уже у своего дома.
XXV
Смех и слезы
В этот вечер зала «Первоклассной китайской панситерии» имела необычный вид.
Четырнадцать юношей с крупнейших островов архипелага — среди них и чистокровные индейцы (если таковые существуют), и испанец с Полуострова — собрались здесь, дабы, по совету отца Ирене, отпраздновать решение об Академии испанского языка. Они заняли все столики, приказали поярче осветить залу и прилепили на стене рядом с китайскими пейзажами и какемоно полосу бумаги с такой надписью: «Слава в вышних хитроумному Кустодио, и на земле
157
Пародируются строки из Евангелия от Луки:
«Слава в вышних богу, и на земле мир, в человеках благоволение» (II, 14).
В стране, где всякую шутку надо прятать под маской серьезности, где ничтожества взлетают вверх, как шары, наполненные дымом или нагретым воздухом, где глубокое, искреннее чувство только ранит сердце и приносит беду, этот способ чествовать знаменитого дона Кустодио и его блестящую идею был, пожалуй, наилучшим. Обманутые отвечали на коварство взрывом хохота, на пилюлю, поднесенную властями, — блюдом пансита, и не только этим!
Они смеялись, шутили, но веселье было натянутым, в голосах дрожало негодование, глаза сверкали недобрым огоньком, а у некоторых даже поблескивали слезы. И все же эти юноши были несправедливы! Не впервые такая участь постигала самые прекрасные замыслы, не впервые надежды мечтателей обманывали пышными словами и ничтожными делами. О, у дона Кустодио было много, очень много предшественников!
Посреди залы, под красными фонарями, стояли четыре круглых стола с деревянными круглыми табуретками. На каждом столе — четыре цветные тарелочки, на которых лежало по четыре пирожных, и четыре красные фарфоровые чашечки для чая. Возле каждого прибора красовались бутылка вина и два сверкающих хрустальных бокала.
Сандоваль, которому все здесь было в новинку, ходил по зале, рассматривал картинки на стенах, пробовал пирожные, перечитывал меню. Остальные обсуждали последние новости: французскую оперетту и загадочную болезнь Симоуна, который, по словам одних, был кем-то ранен на улице, а по словам других, пытался покончить с собой. И то и другое выглядело вполне правдоподобно, и догадкам не было конца. Тадео, ссылаясь на верные источники, утверждал, что на Симоуна напал какой-то незнакомец на старой площади Бивак; причиной нападения была месть; потому-де Симоун и отказался дать какие-либо объяснения. Тут заговорили о случаях тайной мести и, естественно, о кознях монахов: каждый вспоминал деяния священника своего прихода.
Одну из стен залы украшало четверостишие, написанное крупными черными буквами:
Хозяин с глубоким почтением Просит гостей Не бросать бумажек и костей На стулья и на пол его заведения.— Восхитительное объявление! — воскликнул Сандоваль. — Не иначе как одобрено жандармами! А стихи-то, стихи! Настоящий дон Тибурсио — две ноги, одна короче другой, а по бокам два костыля! Увидит эти стихи Исагани — преподнесет своей будущей тетушке!
— А вот и я! — раздался в дверях голос.
И сияющий от счастья юноша вошел в залу, а за ним два полуголых китайца с огромными подносами, на которых аппетитно дымились блюда. Послышались веселые приветствия.
Не явился только Хуанито Пелаэс, но было уже поздно, и решили усаживаться. Хуанито, как всегда, опаздывал.
— Надо было вместо него пригласить Басилио, — сказал Тадео. — То-то бы повеселились! Мы бы его подпоили и выведали кой-какие секреты.
— Как? У благоразумного Басилио есть секреты?
— Ого,
— Господа, пансит ланг-ланг — это есть суп, по преимуществу! — возгласил Макараиг, — Как вы, Сандоваль, сейчас убедитесь, он состоит из грибов, лангустов или раков, яичной лапши, курятины и бог весть чего еще. Предлагаю в виде десятины поднести дону Кустодио кости, пусть сочинит о них проект!
Речь Макараига встретили дружным хохотом.
— Если бы он только знал…
— Бегом бы примчался! — закончил Сандоваль. — А суп отменный. Как бишь он называется?
— Пансит ланг-ланг, то есть китайский пансит, в отличие от местного, филиппинского.
— Ба, такое и не упомнишь. В честь дона Кустодио предлагаю окрестить его «суп в проекте»!
Новое наименование было принято.
— Господа, — сказал распорядитель банкета Макараиг, — у нас будет еще три блюда! Китайская лумпия из свинины…
— Послать ее отцу Ирене!
— Чепуха! Отец Ирене не прикоснется к свинине, пока не отрежет себе нос, — шепнул юноша из Илоило [158] своему соседу.
158
Илоило — главный город одноименной провинции на острове Панай (группа Висайских островов).
— Так пусть отрежет нос!
— Долой нос отца Ирене! — хором прокричали все.
— Господа, почтение к старшим! — с комической важностью возмутился Пексон.
— Третье блюдо — паштет из раков…
— Мы его посвятим монахам, — вставил висаец [159] .
— Ибо монахи похожи на раков, — закончил Сандоваль.
— Итак, «паштет из монахов»!
— Из монахов паштет! — хором подхватили все.
— Из всех монахов, кроме одного! — воскликнул Исагани.
159
исаец — житель Висайских островов.
— Протестую от имени раков! — пошутил Тадео.
— Господа, почтение к старшим! — с набитым ртом снова прокричал Пексон.
— Четвертое блюдо — пансит с приправами, каковой посвящается правительству и стране!
Все обернулись к Макараигу.
— Еще недавно, господа, — продолжал он, — пансит считали блюдом китайским или японским, но так как ни в Китае, ни в Японии он не известен, надо, по-видимому, считать его блюдом филиппинским, хотя стряпают его и наживаются на нем китайцы. Точь-в-точь такая же история с правительством и с Филиппинами: возможно, филиппинцы тоже китайского происхождения, но в этом пусть уж разбираются премудрые доктора нашей матери-церкви… Все едят и смакуют пансит, да при этом еще морщатся и кривятся. Но ведь то же происходит с Филиппинами и с нашим правительством. Все живут за их счет, все участвуют в пиршестве, а в конце концов оказывается, что нет худшей страны, чем Филиппины, и более никчемного правительства. Итак, посвятим пансит Филиппинам и правительству!
— Посвятим! — подхватил хор голосов.
— Друзья, милосердие к слабым, милосердие к жертвам! — громогласно заявил Пексон, потрясая куриной косточкой.
— Посвятим пансит китайцу Кироге, одному из четырех столпов филиппинского общества! — предложил Исагани.
— Нет! Черному преосвященству!
— Тише, друзья! — вполголоса заметил кто-то. — На площади собираются люди. Помните, у стен есть уши.
Действительно, за окнами стояли кучки зевак, а в соседних залах шум и смех затихли, словно там прислушивались к разговорам студентов. В этой тишине было что-то необычное.