Флибустьеры (с илл.)
Шрифт:
В Маниле, в кондитерской близ университета, куда любили захаживать студенты, шел разговор об арестах.
— А что, Тадео-то взяли? — спрашивала хозяйка.
— Взяли! — отвечал студент, живший в Париане. — Не только взяли, но и расстреляли уже!
— Расстреляли! Вот те раз! А ведь он мне задолжал!
— Тс-тс, тише, еще притянут вас как соучастницу! Я-то даже книгу сжег, которую он мне дал! А вдруг обыск, и найдут! Будьте осторожнее!
— Исагани, говоришь, тоже взяли?
— Исагани, тот совсем сумасшедший! —
Хозяйка пожала плечами.
— Ну, он мне ничего не должен! А как же теперь Паулита?
— Э, у нее в женихах недостатка не будет. Малость поплачет, конечно, а потом найдет себе испанца!
Унылый это был вечер. Во всех домах молились, женщины читали «Отче наш» и «Упокой, господи», поминая усопших. Уже в восемь часов на улицах не видно было прохожих, лишь время от времени раздавался топот лошади да стук сабли, громко хлопавшей по ее бокам; пронзительно свистели часовые, и во весь опор проносились кареты, словно за ними гнались полчища флибустьеров.
Однако не все поддались панике.
В мастерской ювелира, у которого проживал Пласидо Пенитенте, события обсуждались весьма свободно.
— Не верю я в эти прокламации! — говорил один подмастерье, тощий, как палка, словно иссохший от работы с паяльником. — По-моему, тут козни отца Сальви!
— Кхе, кхе! — покашливал ювелир, человек очень осторожный, но не решавшийся прервать разговор, чтобы не прослыть трусом. Он только кашлял, подмигивал своему помощнику и взглядом показывал на улицу, как бы напоминая: «За нами могут следить!»
— Мстит за оперетту! — продолжал подмастерье.
— Конечно, мстит! — воскликнул другой подмастерье, с глуповатым лицом. — То же самое и я говорил! Потому-то…
— Гм, насчет прокламаций все точно, — снисходительным тоном перебил его судейский писарь. — Сейчас, Чичой, я тебе объясню! — И прибавил шепотом: — Это проделка китайца Кироги!
— Кхе, кхе! — снова закашлял хозяин, перекладывая буйо из-за одной щеки за другую.
— Уж поверь мне, Чичой, это дело китайца Кироги! Сам слышал в конторе!
— Ну, если в конторе слышал, значит, правда! — воскликнул простак, веривший каждому слову писаря.
— У Кироги, — продолжал тот, — застряли в гавани сто тысяч песо в мексиканской валюте. Как их выручить? Вот он и затевает эту историю с прокламациями. А здесь кстати подвернулось прошение студентов. Пока все бегают да суетятся, он подмажет таможенных, и ящики с серебром тут как тут!
— Верно, верно! — закричал простак, ударяя кулаком по столу. Потому-то китаец Кирога… потому-то… — И он запнулся, не зная, что сказать о Кироге.
— А расплачиваться за все будем мы! — негодующе воскликнул Чичой.
— Кхе, кхе! — закашлял ювелир. — Сюда идут.
Действительно, кто-то приближался
— Святой Паскуаль Плясун — великий святой! — нарочито громко сказал хозяин, хитро подмигнув остальным. — Святой Паскуаль Плясун…
Дверь отворилась, в мастерскую вошел Пласидо Пенитенте вместе с пиротехником, которому на днях отдавал распоряжения Симоун. Их окружили, засыпали вопросами.
— Мне не удалось поговорить с арестованными, — отвечал Пласидо. — Их, думаю, человек тридцать!
— Будьте начеку! — прибавил пиротехник, переглянувшись с Пласидо. Говорят, нынешней ночью ожидается резня…
— Ах, черт! — воскликнул Чичой, озираясь в поисках оружия, и, за неимением лучшего, схватил свой паяльник.
Хозяин так и сел, у него подкосились ноги. Простак-подмастерье уже видел себя зарезанным и заранее оплакивал участь своей жены и детей.
— Вздор! — сказал писарь. — Никакой резни не будет! Ведь советчик самого, — он многозначительно поднял палец, — к счастью, заболел.
— Симоун!
— Кхе, кхе, кхе!
Пласидо и пиротехник опять переглянулись.
— Вот кабы он не заболел…
— То резня была бы непременно! — закончил пиротехник, прикуривая сигарету над лампой. — А что тогда бы стали делать мы?
— Мы бы им показали резню! Подняли бы революцию и…
Ювелир раскашлялся так, что конец фразы никто не расслышал. Слова Чичоя, видимо, не сулили ничего доброго властям, судя по тому, как яростно размахивал он паяльником и какие строил гримасы, подобно японскому трагическому актеру.
— Уверен, что он только прикинулся больным, — просто боится выйти из дому! Ну, повстречайся он мне…
На ювелира снова напал отчаянный кашель, и он предложил разойтись.
— Но все-таки будьте готовы, — на прощание говорил пиротехник. — Может случиться, что перед нами встанет выбор: быть убитым или убивать.
Несчастный хозяин раскашлялся еще сильнее, и подмастерья стали расходиться, унося с собой молотки, напильники и другие инструменты, которые можно обратить в оружие: они готовились дорого продать свою жизнь. Вместе с ними вышли Пласидо и пиротехник.
— Будьте осторожны, прошу вас! — жалобно напутствовал работников хозяин.
— А вы уж не оставьте в беде мою вдову и моих сироток! — умолял простак еще жалобней.
Бедняге казалось, что он уже изрешечен пулями и похоронен.
Стража у городских ворот, была в эту ночь заменена испанскими артиллеристами. Когда на следующий день Бен-Саиб отважился с первыми лучами солнца выйти на прогулку и, кстати, проверить состояние городской стены, он увидел на ее откосе, неподалеку от Лунеты, труп молоденькой филиппинки в изодранной одежде. Бен-Саиб содрогнулся от ужаса, затем потрогал труп концом трости, оглянулся на ворота и пошел дальше, придумывая на ходу сентиментальную историю об убитой филиппинке.