Флигель-Адъютант
Шрифт:
— Не обессудьте? — Царёв провел руками по стриженой голове и проговорил спокойным тоном: — Нет уж, это вы тогда не обессудьте. Погибли сорок человек, которые вверили мне свою честь, жизнь и душу. Лицо каждого из них стоит у меня перед глазами! Я прекрасно знаю, из каких они семей, что любили и чего не переносили... Это были прекрасные люди. И тех, кто виновен в их гибели, ждет страшная кара. А тем, кто попробует встать на моем пути и помешать возмездию — лучше бы и вовсе не родиться на свет.
Тихий голос Императора заполнил собой всю комнатку, и, кажется, проникал в самую душу. Его глаза метали громы и молнии, и на подоконнике
— Пойдемте, шеф, — сказал он. — Здесь у нас не будет проблем.
Я никогда не видел несгибаемую Саламандру в таком жалком виде. Она вся сжалась в своем кресле, судорожно припав губами к сигарете, и провожала нас немигающим испуганным взглядом.
В "нумерах" нас ждала открытая крышка сундука, грязные следы на полу и подоконнике и беспорядок. Граната лежала на месте, ни одна из вещей не пропала. Кажется, гости заглянули к нам в комнату, открыли сундук, осознали прозрачный намек и ушли.
— Кто-то среди бела дня шарит по вещам постояльцев? — удивился Иван. — В самом центре Империи? Послушайте, шеф...
— Мы этого так не оставим, — кивнул я.
Хотя портье нас и предупреждал о чем-то подобном, но одно дело — слышать, а другое — стать непосредственным свидетелем такой неслыханной наглости и самоуверенности.
Мы спустились вниз, остановившись лишь раз: в одном из номеров явно шла пирушка, оттуда слышались громкие голоса, музыка из патефона и женские визги. В какой-то момент мне показалось, что раздались звуки ударов, потому мы и сбавили ход, но потом шум вернулся к прежнему уровню, и мы спустились по лестнице к стойке.
— Я говорил им, что к вам соваться не нужно, но... — юноша шмыгнул носом.
Под глазом у него расползался внушительный лиловый бланш.
— И сколько этих "их"? И чьих они будут?
— Известно чьих... Тут все деловые под Вассером ходят. Почитай от Саркела до Биляра его вотчина. Хорошо, к нам редко забредают...
— Так сколько их? — надавил я.
— Четверо. Душегубы! — он как-то по-особому глянул в сторону лестницы.
По ступеням простучали босые ноги, растрепанная девушка с размазанной по лицу яркой косметикой пробежала мимо нас, удерживая обрывки платья и глотая слезы. Мы с Царёвым переглянулись. Эти душегубы что, жили прямо тут? Это они устроили бардак там, за дверью? Иван коротко кивнул, мол — понял, справимся.
— Ты вот что, парень... Скажи им, что мы из ювелирного вернулись и хвастались, мол, девкам своим цацек накупили. И вот что у меня из кармана выпало, — я катнул к нему по стойке серебряную монету.
— Но они же тогда вас убивать придут! — выдохнул он. — А мне потом нумер отмывай...
— Отмывать придется, это да, — я щелчком пальца отправил к нему вторую монету. — Справишься?
Мы поняли друг друга без слов. Иван пройти мимо просто не мог — в конце концов, он был здесь хозяином и терпеть какого-то Васссера, который считает часть Империи своей вотчиной, он не собирался. И тем более не собирался терпеть, что кто-то может просто прийти в номер, прикончить двух путешественников и забрать их вещи, а потом отправиться в соседнюю комнату пьянствовать. Ну, и девушка... Похоже, у него начинал формироваться пунктик по этому поводу.
Я же... Не знаю. Не за то мы воевали, чтобы всякие Вассеры себя тут вольготно чувствовали. Я рубился в Натале, чтобы гемайны могли
— Вернемся в Аркаим — займемся, — мрачно сказал Царёв, когда мы готовились к ночной схватке. — Артур Николаевич, конечно, в свое время правильно сделал, когда лоялистов по уголовному законодательству судил, не отступая от буквы и духа закона. Соблюдали процедуру дотошно, судили всех! В рамках гражданской войны это было хорошее решение, многих на нашу сторону поставило. Но сейчас у нас мир, и с преступностью пора заканчивать. Даже если букву закона придется отодвинуть в сторону. В конце концов — издам манифест, Император я или нет?
— Эскадроны смерти, — сказал я. — Набрать фронтовиков, приодеть, снабдить деньгами и оружием и отправить по городам и весям. Ловля на живца. За год всю погань выведем.
— Вот сейчас мы это и обкатаем, — решительно кивнул он. — Эскадроны смерти... Мне нравится!
Они проникли в номер сразу с двух сторон — трое через дверь и один — в окно. Ни замки, ни засов их надолго не задержали. Душегубы молча кинулись потрошить наши спящие, закутанные в одеяла тела, по-каторжански нанося множество коротких колющих ударов стилетами. Царёв открыл огонь из-под кровати, продырявив ноги двоим налетчикам выстрелами в упор из "бульдога", а я выскочил из сундука, где сидел скорчившись всё это время как более худощавый из нас, и выпустил весь барабан в тех, кто остался стоять на ногах.
Их тела, изрешеченные пулями, валялись на полу в лужах крови. Наша одежда, которую мы использовали для создания обманок, была безнадежно испорчена.
Иван вылез из-под кровати, весь в крови. Его слегка потряхивало.
— Гады, — сказал он. — Я даже лоялистов не убивал. А этих — не жалко. Гады! И одеться не во что.
— Пойдем, — усмехнулся я, перезаряжая револьвер. — Я знаю, где раздобыть одежду, деньги и оружие. Воспользуемся хорошо известным принципом наших идеологических оппонентов...
— Это каким же?
— Грабь награбленное! — может быть, я зачерствел, но никаких особенных эмоций не испытывал, когда стрелял в голову каждому из них, по очереди.
VIII НЕЛЕГАЛЬНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ
Эти двое стояли друг напротив друга и играли в гляделки: старый революционер и молодой Император. Гусев — страшный, большой, с безумными глазами и встопорщенными усами, и надёжа наша и опора, Царёв — в свободной позе, чуть отставив ногу. Он смотрел на Алексея Ивановича взглядом прямым и ясным. Тот покачал головой:
— Никогда не думал, что вот так, лицом к лицу... Ей-Богу, на улице не узнал бы, больно вид у вас лихой. Я б такого молодца в эскадрон взял! И не скажешь, что белая кость!
— А я бы вас узнал, — усмехнулся Иван. — Вся наша пышная публика Гусева наравне с чертом поминает, вы для них даже хуже Новодворского.
— Новодворский — теоретик, я — практик, — ощерился Гусев. — А публика ваша... Мало их стреляли и за ноги вешали, пышных этих.
— Этих — мало. Зато тех, кого не следовало — даже слишком... — задумчиво проговорил Царёв.