Флора и фауна

Витич Райдо

— Моя сестра… — мужчина, стоящий рядом, обнял девушку, помогая слезть с лошади, и закружил. Девушка смеялась звонко, заразительно, а Бройслав чувствовал, как его сердце выпрыгивает от этого смеха, как замирает душа, как глаза вопреки вежливости с жадностью впитывают образ красавицы. Совсем еще девочки, милой, наивной, воздушной…

— Исвильда…

— Оррик, что с тобой? Не стой столбом, друг мой, познакомься, моя проказница-сестра, Исвильда.

Бройслав точно знал — это Лемзи, его друг и боевой товарищ.

Пейзаж

сменился, исчез один замок, появился другой, и вместе со сменой декораций исчезла и девушка. Бройславу было больно от того, он задыхался от тоски и все смотрел в небо, моля неизвестно о чем, потому что молить о встрече с ней не смел.

Вокруг убожество средневекового двора, разрушенная башня, серые камни стен и мужчина, которого он знал, кажется, все свои жизни — Гарт. Они убирали вилами сено, складывая в стог, и сетовали на Боз Даган, что приходился кем-то Оррику-Бройславу, вроде близким, а вроде далеким и чужим…

Ночь любви. До запахов, до звуков четкая и сладкая до самой последней клеточки души. Его рука прижимала тело девушки к груди, и он млел от звука ее сердца в унисон с его, забывался от блаженства ее близости:

— Любимая… — шептали губы. Им вторили ее:

— Оррик, любимый…

И пришло понимание, отчего его не привлекали другие женщины, отчего он не испытывал привязанности к другим. Ничто, никогда не спутать с ощущением полного слияния душой, телом, разумом, и нет ничего по чистоте, нежности и счастью сравнимое с тем ощущением. Естественно, что суррогат однобокой любви, связи плотской, его, вкусившего от плода истинной любви, уже не прельщал.

Но в сердце закрался страх потери, и словно тучи сгустились над головой…

Ее ранили. Бройслав смотрел в бледное лицо и умирал вместе с ней, жалея о своем бессилии, ненавидя себя за слабость и беспомощность…

Стрела вошла ему в руку и пронзила насквозь, соединив с Исвильдой…

— Прости, — он шепчет, чувствуя ее боль, как свою, но не чувствует своей, а тело утыкано стрелами и больше не желает служить хозяину. Но еще миг, хоть миг с ней…

— Прости…

— Благодарю, — как эхо, вторит ее голос, и взгляд, даже умирая, любит. Свет гаснет, губы ищут приют на ее губах, давая клятву: навсегда с тобой, твой, для тебя…

"Любимые не умирают"…

— Не-еет!! — закричал, не соображая. Он вынырнул из прошлого, как из воды, тупо глядя на родимое пятно на своей руке и хватая ртом воздух.

— Я же просила вас, молчите, — с сожалением и укором прошептала женщина. Кто она, Бройслав понял не сразу. Минут пять он соображал, где находится и кто он сам — ублюдок и нищий рыцарь средневековья Оррик Даган или благополучный ученый и бизнесмен Бройслав Энеску. А взгляд все сверлит наружную сторону кисти — родимое пятно. Теперь ясно, откуда оно — стрела, что соединила его и девушку, прошла через их сердца.

— Нет!!

Боль сдавила сердце.

Мысль, что она умерла на его руках, и он не смог помочь, не спас любимую, не защитил, не удержал жизнь в хрупком теле — оглушает, словно тысяча стрел вонзается в душу, в сердце, в разум.

— Исвильда…

Горя он не знал, пока не понял, не испытал потери. И лучше потерять себя, свою жизнь, чем видеть смерть того, кто для тебя бесценен.

Любовь? О, если она такова, то нет стыда в иллюзии Бройслава. Он прав, что ищет до сих пор, желая пусть на миг, но еще раз прикоснуться к чуду — к ней, любимой, желанной и родной.

Энеску упал с табурета, разлив воду. Голова поникла и в душе творился кавардак.

Такую бурю эмоций он не испытывал ни разу и чувствовал себя больным, и все-таки, благодаря тому, живым, впервые — человеком полноценным. То, что дремало в нем, проснулось и закипело, раздражая разум, сердце, выворачивая душу.

Женщина с трудом помогла ему подняться и уложила на диван, сетуя за несдержанность, а он чувствовал себя психически неуравновешенным ребенком: лицо кривилось, губы шептали `Исвильда', а глаза не видели ничего кроме привидевшихся в воде картинок: ее лица, ее улыбки.

Он не знал, сколько времени пролежал, пялясь в потолок, но если бы женщина не брызнула ему в лицо воды, а потом не напоила горячим чаем, он, наверное, так и остался в прошлом, цепляясь за него как за спасательный круг — там была она, живая. Любящая и любимая.

— Как вы? — спросила Лидия Константиновна, включая свет. Бройслав поморщился и с трудом сел, чуть не расплескав себе на грудь чай.

— Пейте! — приказала. — Он на травах, вам нужно. Понятия не имела, что вы настолько впечатлительны.

В голосе слышалось осуждение, но Энеску на то было плевать. Он понял самое главное — он был прав в том, что не сдавался и искал единственную. И теперь точно знает, какая она и как ее узнать.

— У меня родимое пятно, — с трудом шевеля языком, показал гадалке руку. — Это от стрелы. Я держал Исвильду, и в мою руку вонзилась стрела. Пронзила ей сердце. Она умерла на моих руках. И я с ней… Значит, у нее наверняка есть родимое пятно на спине… Исвильда… Меня звали Оррик… Только кем я был: бриттом, кельтом?… Неважно.

— Вы вспомнили даже имена? — удивилась женщина.

— Такого в вашей практике не бывало?

— Нет, признаюсь. Обычно вспоминают фрагменты жизни, но имя никогда, тем более чужое.

— Ее. Она не чужая.

— Видно, вы действительно любили ее.

Бройслав промолчал: к чему говорить и о чем, и так все ясно. Он дотянулся до одежды и начал вяло натягивать на себя рубашку.

— Странное ощущение. Я словно еще там.

— Выпейте чай. Вернетесь в гостиницу или туда, где вы остановились, обязательно ложитесь спать. Вам нужно восстановиться, иначе могут произойти сдвиги в психике.