Флора и фауна
Шрифт:
Я понимала — еще сутки в таком духе и мне с ним не справиться, как уже не справиться со своим сердцем. И пришла к единственно правильному, как казалось, выводу: нужно сорвать с него маску мягкости и благородства, чтоб увидеть истинное лицо, ужаснуться и остыть. Нужен был четкий план — спонтанность с Бройславом не пройдет. Но выработать тактику и стратегию своего поведения днем я не смогла — он не давал, сбивал с мысли, расслаблял, направлял мышление в другое, неизвестное мне пока русло чувственных эмоций, когда-то пугающих меня впечатлений. Я ждала ночи, чтобы лежа в тишине и одиночестве, по привычке
Но план провалился с треском: Бройслав не отпустил меня и ночью. Без разговоров привел в свою спальню.
— Я привыкла спать одна, — заявила ему сухо.
— Я тоже, — заверил он, прижимая меня к себе. — Но теперь все изменилось — будем привыкать спать вдвоем.
— Я пинаюсь, — предупредила. Он засмеялся.
— Надеюсь, что у меня подобной привычки нет.
— А еще жутко храплю!
— Да что ты? — он смеялся, глядя мне в глаза, и при этом уже пробирался под рубашку, гладил бедра, расстегивал пуговицы на груди. — Арию храпа эта спальня еще не слышала. Будет интересно.
Я попыталась оттолкнуть его, но он лишь крепче обнял меня:
— Девочка моя, ты можешь противиться, можешь не противится, но ничего не изменится, поверь: мы будем жить вместе. Нас теперь двое — ты не одна, запомни это.
Ладно, получи первую торпеду в приоткрытый шлюз:
— Я уже жила с другими, но при этом оставалась одна. Они не были настолько навязчивы.
Лицо мужчины закаменело, взгляд ушел в сторону, видно, чтобы не пугать меня своей злостью. А она была, если судить по голосу:
— Я просил тебя, забудь прошлое, не упоминай о нем. Мне неприятно.
— Мне тоже неприятно твое общество.
— Неправда.
— Ты так решил?
Бройслав прищурился на меня и улыбнулся. О, эти его улыбки! Он словно заглядывал мне в душу, читал в ней, как в книге, и знал истину, что скрыта от всех, потому что принадлежит лишь ему. И радовался этому, и довольно улыбался, скрывая свои знания, и не верил моим словам.
Он отодвинулся, расстегнул манжеты, снял рубашку, начал расстегивать ремень на брюках:
— Значит, я тебе неприятен?
— Да, — заверила, во все глаза рассматривая его мускулистый торс, от которого исходила сила и привлекала в свой капкан.
— И не хочешь, — подошел ко мне, обнажившись.
— Не хочу, — решила быть твердой и на этот раз не поддаться, одержать хоть маленькую победу, правда, вряд ли над ним, ведь предстоящая битва была скорее с собой.
— Совсем? — провел по моим губам, обнял, снимая с плеча рубашку.
— Считаешь себя неотразимым?
— Даже не пытаюсь.
— Тогда перестань изображать сексуально озабоченного плейбоя.
Он засмеялся и, подхватив меня на руки, уложил на постель.
— Девочка моя, когда женщина не хочет мужчину, она не пожирает его взглядом, в ее глазах стоит холод, а не горит пламя страсти.
Бройслав навис надо мной, прошел ладонью от бедра к груди и зашептал с лукавой улыбкой
— Держу пари, ты хочешь меня.
— Не-ет, — а губы сами изогнулись в ответной улыбке, и глаза зачарованно смотрели в его зрачки, теплые, ласковые, в которых мне виделся целый мир, прекрасный, как рай, не знающий ни горя, ни печали, ни забот. Бройслав гостеприимно распахивал дверь в него, приглашал без всяких условий, но как легко было войти в него, доверившись, так и легко пропасть в нем. Я была не готова открыться столь же безоглядно, как это сделал он, не готова пустить его в свой мир, потому что в нем был ад, а он не равноценен раю.
— Ты ведешь себя как мальчишка.
— И чувствую себя молодым, — прошептал, лаская меня. Я невольно выгнулась: жарко, тесно, но как приятно быть зажатой его телом, отдаваться его рукам и губам. Почему? Ведь были у меня любовники не менее искусные, не менее сильные и привлекательные, но хоть бы раз у меня сильнее застучало сердце, не то что закружилась голова от их объятий. Я знала, как себя вести и прекрасно справлялась с ролями нимфетки, нимфоманки, скромницы или тигрицы, но разве чувствовало хоть что-то? Обычный театр: постель — сцена, маска страсти одета, роль отыграна, и она снята, брошена в стопку реквизитов.
Но только не с ним. Его близость, прикосновения, ласки, тепло дыхания сорвали с меня не то что маску — кожу. Я чувствовала себя по-настоящему обнаженной, беззащитной и ранимой, настолько хрупкой, что нет иного пути, как только слушаться его, отдаться в полную власть, довериться, встав под его защиту, а он уж сбережет, укроет, защитит и наградит лишь наслаждением, в котором я не знаю, где душа, где тело, сердце, мое — его. Он еще не взял меня, но я уже была его глупой от плоти до возвышенной души. И радовалась, что пока обнажена и беззащитна, он не стремится меня поработить, использовать себе во благо, но щедро награждает, оценивает как великий дар, так и нежно, трепетно, настолько терпеливо обходится со мной, что нет возможности сфальшивить, солгать, сыграть хотя бы стон. Он сам врывается и устремляется к нему, и губы ищут приют на его губах, на теплой коже плеч, груди, ладоней.
Что я делаю? Целую?
Сошла с ума.
Очнись!
Но нет сил отстраниться, хоть жестом воспротивиться, есть только силы, чтоб призвать, обнять сильнее, слиться.
— Глупенькая девочка моя, как ты боишься привязаться и отвергаешь факт, что мы уже привязаны. Ты, я — давно одно. Я позабочусь обо всем, не бойся, стрел не будет.
— Пули в обиходе.
— На нас понадобятся две.
Я вскрикнула, ногтями впившись в его кожу и требуя: еще, еще!
Какие пули?!
— Перестань болтать.
— Не нравится?
— Сбивает с мысли.
— Зачем они тебе? Я за двоих подумаю.
— Я и сама умею…
— И сейчас?
— Да… нет… а-а-а!…
— Мне нравится ход твоих мыслей, — прошептал, улыбаясь. И подстегнул меня теплом дыхания, голосом, улыбкой — я забилась, сдаваясь:
— Ты победил.
— Нет, — остановился, обхватил лицо ладонями. — Побеждают в бою, в борьбе с врагами, но между нами сражений быть не может. Я тебя люблю. Любить и биться невозможно.
Я задыхалась — слова приятны, любую бы очаровали, но мне слов было мало — разум спал — плоть правила: