Флорентийка и султан
Шрифт:
– Но это опасные преступники, ваша милость...– тихо сказал он.– К приговоренным на смерть допускают только священников. На вас хоть и одет белый плащ, но на священника вы не похожи. Вы уж не взыщите, ваша милость, но я не могу вас пропустить. Я – бедный маленький человек... Вы должны понять меня, госпожа...
Он выразительно перевел взгляд на кольца, украшавшие пальцы Фьоры, и добавил:
– Ну, из христианского сострадания, ради Святой девы Марии... я мог бы пойти навстречу вам...
Придерживая
– Ради христианского сострадания...– проговорила она, протягивая колечко тюремщику.
Тот затрясся всем телом и зажал кольцо в дрожащей ладони.
– Только ради христианского сострадания... Тюремщик снял висевшую на стене связку ключей и, подозрительно оглядываясь по сторонам, повел Фьору по каким-то темным, сырым закоулкам.
Наконец, они спустились в подвал, насквозь пропахший сыростью и плесенью.
Откуда-то из глубин каземата доносились громкие стоны, то затихавшие, то усиливавшиеся.
Фьора попыталась не обращать внимания на то, что происходило вокруг, и шла следом за тюремщиком, не поднимая головы.
Они остановились перед огромной деревянной дверью, позеленевшей от плесени.
Тюремщик привстал на цыпочки и заглянул в располагавшееся чуть повыше середины двери маленькое окошечко.
Удовлетворенно кивнув, он сказал:
– Они здесь.
Фьора откинула капюшон плаща и подошла к двери.
– Я могу войти?
Тюремщик, потряхивая связкой ключей, еще раз оглянулся и кашлянул.
– Э-э-э... Вы же понимаете, ваша милость, как я рискую? Если кто-нибудь узнает о том, что я пропустил вас к преступникам, осужденным на смерть, мне не поздоровится...
Нетрудно было понять, чего он добивается. Фьора сняла с руки золотой браслет и протянула его тюремщику.
Казалось, алчный блеск зажегся даже в его закрытом бельмом глазу.
Браслет мгновенно исчез где-то в глубине лохмотьев, заменявших тюремщику одежду, но он по-прежнему неподвижно стоял у двери, переминаясь с ноги на ногу.
– Э-э-э... ваша милость... Конечно, вы очень добры... Но мой долг не позволяет мне пропустить вас в камеру, не проверив, что у вас в корзинке.
Фьора сняла платок, прикрывавший содержимое корзины, и показала ее тюремщику. Тот принялся ощупывать и обнюхивать все, что там лежало.
– Так. Кусок окорока... Фрукты... А это что?
Он вытащил круглую краюху хлеба и принялся разглядывать ее с таким интересом, как будто никогда прежде не видел.
Убедившись в том, что это действительно хлеб, тюремщик разломал его попалам и пробормотал:
– Простите, ваша милость, но таков мой долг.
Положив хлеб на место, он достал из корзинки бутылку, открыл пробку и понюхал. Глаза его округлились.
– Это что? Ром?
– Да,– еле
– Нет, на это я не могу посмотреть своим бельмом. Без лишних слов Фьора сняла одно из своих последних колец и протянула тюремщику.
Совершив обмен – бутылку рома на золотое кольцо с бриллиантами – она, наконец, получила возможность пройти в камеру.
Тюремщик с сожалением проводил взглядом исчезнувшую в корзине бутылку и, немного поколебавшись, сунул ключ в замочную скважину.
Когда он распахнул дверь, Фьора, пригибаясь, чтобы не удариться головой о низко нависшую балку, прошла в каземат.
Это помещение без всякой натяжки можно было назвать каменным мешком. Лишь несколько солнечных лучей, падавших через крошечное окошко под самым потолком напротив двери, освещали покрытый пятнами плесени и какой-то бурой слизи каменный пол.
– Осторожней, не поскользнитесь, ваша милость,– произнес тюремщик, услужливо поддерживая Фьору под локоть.
Но девушка бросила на него такой взгляд, что он мгновенно отступил назад.
– Э... Ваша милость, у вас совсем немного времени... Прошу вас не задерживаться, ведь я рискую головой.
Услышав под ногами крысиный писк и возню, Фьора почувствовала, как к ее горлу подкатила тошнота. Но вспомнив, зачем она сюда пришла, девушка осторожно шагнула вперед.
Несколько крыс, не обращая на нее внимания, копошились в углу, откуда несло едким запахом мочи.
Сделав следующий шаг, Фьора едва не поскользнулась и лишь невероятным напряжением ей удалось устоять на ногах.
Дверь за спиной Фьоры захлопнулась. Тюремщик оставил ее наедине с Лягушонком и капитаном Рэдом, которые сидели на грязном и холодном каменном полу.
Ноги их были закованы в кандалы. Даже деревянный протез капитана Рэда на всякий случай был обмотан цепью.
На них уже не было ни одеяний доминиканского монаха, ни черного костюма лекаря.
Они выглядели как преступники, осужденные на смертную казнь – только рубахи и короткие холщовые штаны.
На лбу капитана Рэда красовался свежий шрам, а лицо Лягушонка украшал синяк и кровоподтек.
Когда юноша увидел стоявшую перед ним Фьору, глаза его загорелись таким бешеным огнем, что казалось, будто в камеру ворвалось солнце.
Он попытался встать, но капитан Рэд положил руку ему на плечо.
– Сиди. Ты что, забыл, что мы скованы одной цепью?
Фьора посмотрела на юношу и, заметив ответный взгляд, смущенно проговорила:
– Я пришла, чтобы попрощаться с вами. И поблагодарить.
Позабыв о том, что он прикован к капитану Рэду, Лягушонок вскочил.
– Осторожнее...– простонал одноногий пират.– Ты мне ногу оторвешь.