Флотская богиня
Шрифт:
— Вот неубедительно как-то вы все это говорите… — все с той же холодной покровительственностью улыбнулась Жерми, словно только что удостоила Шербетова своим незабвенным «поцелуем Изиды».
12
Госпиталь расположился на невысоком плато. С одной стороны к нему подступала выжженная осенняя степь, с другой — вечно штормящий, всеми ветрами пронизываемый залив Азовского моря.
Две шеренги выздоравливающих, а значит, подлежащих возвращению в действующую армию, выстроились на небольшом плацу, который в лучшие времена
Формально все построенные сегодня на плацу уже числились выписанными из госпиталя и причисленными к запасному полку, формировавшемуся на окраине поселка из таких же, как они. Но поскольку полк еще только начинал обустраиваться, подлаживая под свое существование складские помещения и домики базы отдыха, а бойцы требовались фронту немедленно, то очередную волну выздоравливающих даже не стали переводить в казармы, ибо размещать их пока что было негде. Наоборот, их только что перебросили на госпитальный плац.
Сжалившись над молоденькой Гайдук, прошедшей через две сложные операции и четырехнедельное лечение, главврач Христина Нерубай — грудастая, с рыжеватыми усиками над бледными губами, не замеченная в сердобольности — угрюмо изрекла:
— За то, голуба моя невенчанная, что годок себе внаглую приписала, и, природы не спросясь, подалась на фронт, война тебя, будем считать, уже наказала.
— Не меня же одну, вон сколько их! — попыталась оправдать свое госпитальное прозябание Степная Воительница, не уловив сути затравки к разговору.
Но, даже не взглянув на девушку, главврач пропустила ее слова мимо ушей:
— …Так что теперь, голуба моя, есть все основания комиссовать тебя из войсковых рядов с надлежащей инвалидностью, а значит, со всем, по этому случаю полагающимся довольствием и почетом, — она прямо в лицо дымила сидящей напротив нее Евдокимке. Самокрутки свои главврач наполняла не обычной солдатской махоркой, а каким-то едким, и, в понимании Гайдук, дурно пахнущим самосадом. — Тем более что и ефрейтора тебе вон присвоили. Чуть ли не в младшие командиры выбилась…
— Да вы что, товарищ подполковник?! — подхватилась Евдокия. — Зачем меня комиссовать? Какая еще инвалидность?! Я что, без руки или без ноги осталась?!
Главврач даже чуть-чуть приподнялась, словно бы усомнилась, действительно ли все названные части тела у раненой наличествуют, и, окинув ладную фигуру семнадцатилетней, «под ноль» стриженной красавицы, — тоже, как выяснилось, из казачек — демонстративно повела мощными плечами:
— Спасти тебя, дуру, хочу. Прежде чем ты без основного органа своего останешься, — выдержала паузу и только тогда, ехидно осклабившись, уточнила: — Без головы то есть. А не без того, о чем ты скабрезно подумала, голуба моя.
— И в санитарки госпитальные меня не нужно, как мне уже предлагали, — упредила Евдокия (к армейской беспардонности она уже понемногу стала привыкать). — Пусть, как всех, на фронт пошлют; в нашем госпитале знают, как я стреляю.
Главврач поморщилась, покачала массивной, в парике,
— И пошлют, голуба моя невенчанная, — проворчала она, оставляя в госпитальном «деле» выздоравливающей Гайдук какие-то медицинские пометки. — Двух дней не пройдет, как пошлют… Кстати, госпиталь твой почти весь там, на днепровской переправе, и полег. Тебя чудом спасли. Благодаря главврачу вашему, капитану Зотенко — к слову сказать, моему бывшему стажеру.
О гибели на днепровской переправе почти всего госпитального обоза Евдокимка уже знала из письма Веры Корневой. Как знала и о том, что они с сестрой-хозяйкой Игнатьевной выловили ее на мелководье почти утопленницей и вместе с Зотенко увезли на единственной уцелевшей машине. К отходящему эвакогоспитальному эшелону, начальником которого оказалась Христина Нерубай, капитан уже пробивался с пистолетом в руке и криком: «Прекратить бузу! Дорогу носилкам! Перестреляю, к чертям собачьим!»
Теперь они, все пятеро уцелевших «полевых госпитальеров», служили в медсанбате, под командованием все того же Зотенко. От каждого из них девушка получила по письму; и ничего, что написаны они оказались в один день, одной и той же рукой — Веры Корневой.
«Покупатели», как здесь именовали гонцов за пополнением, прибыли на третьи сутки. И вот теперь, обмундированная с иголочки, сугубо по-мужски, Евдокия Гайдук стояла на осеннем ветру, в большой сводной шеренге бывших пациентов госпиталя и расположенного неподалеку медсанбата и ждала своей участи.
Прежде всего находили своего «покупателя» те, кто уже служил в авиации, артиллерии и в танковых войсках, а также те, кто, по мирной профессии своей, числился в шоферах или трактористах. И только коренастый меднолицый капитан-лейтенант, занимающийся формированием десантного батальона морской пехоты, всякого из них осматривал с той снисходительной улыбочкой на лице, в которой явственно читалось: «Да такого я бы и не взял! Таких вон среди призывников навалом!»
Наконец, представитель местного военкомата, кавказец, с трудом разбиравшийся даже с помощью рукописного списка в славянских фамилиях и напропалую путавшийся в именах, объявил:
— Ефрейтор Гайдук! — и тут же в очередной раз запнулся на имени: — «Евдок.». Что за имя такое, слушай, «Евдок.»? — обратился он к стоявшему рядом майору-танкисту. — Никогда не слышал. Писаки чертовы, вах! Кто так пишет: «Евдок.», «Никол.»?!
Однако морской пехотинец, уже заметив, как названный боец, на кого он еще раньше обратил внимание, качнулся в строю и ступил два шага вперед, упредил замявшегося майора:
— Евдоким это значит, если по-людски, а не сокращенно… Этого я, кажется, беру, — и тут же, отходя чуть в сторонку, чтобы получить возможность поговорить с бойцом, зычным командирским басом скомандовал: — Гайдук Евдоким Николаевич — ко мне!.. Где служил? — окинул капитан-лейтенант рослую, плечистую фигуру ефрейтора, с новенькой нашивкой «за ранение» на гимнастерке.
Сообразив, что ее принимают за мужчину, Евдокимка решила не разочаровывать морского пехотинца, и, стараясь придать своему голосу солидности — благо после простуды тот звучал хрипловато, — ответила: