Фома Гордеев
Шрифт:
– Зачем они толкали его?
– допрашивал мальчик, крепко прижавшись к отцу и закрыв глаза от страха...
– А - так уж надо... Подобьет его вода в колесо... нам, к примеру... завтра увидит полиция... возня пойдет, допросы... задержат нас. Вот его и провожают дальше... Ему что? Он уж мертвый... ему это не больно, не обидно... а живым из-за него беспокойство было бы... Спи, сынок!..
– Так он и поплывет?
– Так и поплывет... Где-нибудь вынут-схоронят...
– А рыба его съест?
– Рыба не ест человечье тело... Раки едят... Страх
– А он кто?
– Бог его знает! Ты скажи о нем богу: господи, мол, упокой душу его!
– Господи, упокой душу его!
– шёпотом повторил Фома.
– Ну, вот... И спи, не бойся!.. Он уж теперь дале -ко -о! Плывет себе... Вот - не подходи неосторожно к борту -то, - упадешь этак - спаси бог!
– в воду и...
– А он тоже упал?
– Известно, упал... Может, пьян был... А может, сам бросился... Есть и такие, которые сами... Возьмет да и бросится в воду... И утонет... Жизнь-то, брат, так устроена, что иная смерть для самого человека-праздник, а иная - для всех благодать!
– Тятя...
– Спи, родной...
111
В первый же день школьной жизни Фома, ошеломленный живым и бодрым шумом задорных шалостей и буйных детских игр, выделил из среды мальчиков двух, которые сразу показались ему интереснее других. Один сидел впереди его. Фома, поглядывая исподлобья, видел широкую спину, полную шею, усеянную веснушками, большие уши и гладко остриженный затылок, покрытый ярко-рыжими волосами.
Когда учитель, человек с лысой головой и отвислой нижней губой, позвал: "Смолин, Африкан!" -рыжий мальчик, не торопясь, поднялся на ноги, подошел к учителю, спокойно уставился в лицо ему и, выслушав задачу, стал тщательно выписывать мелом на доске большие круглые цифры.
– Хорошо, - довольно!
– сказал учитель.
– Ежов, Николай, - продолжай!
"Один из соседей Фомы по парте, - непоседливый маленький мальчик с черными мышиными глазками, - вскочил с места и пошел между парт, за всё задевая, вертя головой во все стороны. У доски он схватил мел и, привстав на носки сапог, с шумом, скрипя и соря мелом, стал тыкать им в доску, набрасывая на нее мелкие, неясные знаки.
– Ти -ше, -сказал учитель, болезненно сморщив желтое лицо с усталыми глазами. А Ежов звонко и быстро говорил:
– Теперь мы узнали, что первый разносчик получил барыша семнадцать копеек...
– Довольно!.. Гордеев! Что нужно сделать, чтобы узнать, сколько барыша получил второй разносчик?
Наблюдая за поведением мальчиков, -так непохожих друг на друга, -Фома был захвачен вопросом врасплох и - молчал.
– Не знаешь?.. Объясни ему, Смолин... Смолин, аккуратно вытиравший тряпкой пальцы, испачканные мелом, положил тряпку, не взглянув на Фому, окончил задачу и снова стал вытирать руки, а Ежов, улыбаясь и подпрыгивая на ходу, отправился на свое место.
– Эх ты!
– зашептал он, усаживаясь рядом с Фомой и уж кстати толкая его кулаком в бок.
– Чего не можешь! Всего-то барыша сколько?
– - Знаю я, - шёпотом ответил Фома, Чувствуя себя сконфуженным и рассматривая лицо Смолина, степенно возвращавшегося на свое место. Ему не понравилось это лицо - круглое, пёстрое от веснушек, с голубыми глазами, заплывшими жиром. А Ежов больно щипал ему ногу и спрашивал:
– Ты чей сын - Шалого?
– Да...
– Ишь... Хочешь, я тебе всегда подсказывать буду?
– Хочу...
– А что дашь за это? Фома подумал и спросил:
– А ты знаешь сам-то?
– Я? Я- первый ученик...
– Вы, там! Ежов -опять ты разговариваешь?
– крикнул учитель.
Ежов вскочил на ноги и бойко сказал:
– Это не я, Иван Андреич, -это Гордеев!
– Оба они шепчутся, - невозмутимо объявил Смолин.
Жалобно сморщив лицо и смешно шлепая своей большой губой, учитель пожурил всех их, но его выговор не помешал Ежову тотчас же снова зашептать:
– Ладно, Смолин! Я тебе припомню за ябеду...
– А ты зачем сваливаешь на новенького?
– не поворачивая к ним головы, тихо спрашивал Смолин.
– Ладно, ладно!
– шипел Ежов.
Фома молчал, искоса поглядывая на юркого соседа, который одновременно и нравился ему и возбуждал в нем желание отодвинуться от него подальше. Во время перемены он узнал от Ежова, что Смолин -тоже богатый, сын кожевенного заводчика, а сам Ежов - сын сторожа из казенной палаты, бедняк. Это было ясно по костюму бойкого мальчика, сшитому из серой бумазеи, украшенному заплатами на коленях и локтях, по его бледному, голодному лицу, по всей маленькой, угловатой и костлявой фигуре. Говорил Ежов металлическим альтом, поясняя свою речь гримасами и жестами, и часто употреблял в речи свои слова, значение которых было известно только ему. одному,
– Мы с тобой будем товарищи, -объявил он Фоме.
– А ты зачем давеча учителю на меня пожаловался?
– напомнил ему Гордеев, подозрительно косясь на него.
– Вот! Что тебе? Ты новенький и богатый, - с богатых учитель-то не взыскивает... А я - бедный объедон, меня он не любит, потому что я озорничаю и никакого подарка не приносил ему... Кабы я плохо учился - он бы давно уж выключил меня. Ты знаешь - я отсюда в гимназию уйду... Кончу второй класс и уйду... Меня уж тут один студент приготовляет... Там я так буду учиться -только держись! А у .вас лошадей сколько?
– Три... Зачем тебе много учиться?
– спросил Фома.
– Потому что -я бедный... Бедным нужно много учиться, от этого они тоже богатыми станут, - в доктора пойдут, в чиновники, в офицеры... Я тоже буду звякарем... сабля на боку, шпоры на ногах -дрынь, дрынь! А ты чем будешь?
– Н -не -знаю!..
– задумчиво сказал Фома, разглядывая товарища.
– Тебе ничем не надо быть... А голубей т любишь?
– Люблю...
– Какой ты фуфлыга! У-у! O-o!-передразнивал Ежов медленную речь Фомы. Сколько у тебя голубей?