Фомич - Ночной Воин
Шрифт:
Я волновался, и возможно больше, чем Домашние. Они жили в странном мире, сроднились с ним, а я не мог поверить в его реальность. Чтобы отвлечься, решил собрать на завтра рюкзак, собираясь пораньше уйти подальше отсюда. Я освободил место на столе и раскладывал нехитрые пожитки.
Это вызвало оживление среди Домашних. Особенно живой интерес проявили Кондрат с Балагулой. Они уселись около стола, и, положив на него подбородки, комментировали появление каждого извлекаемого предмета.
– Смотри, какая маленькая дубинка, со стёклышком...
– Ай-ай-ай!
– запрыгал на одной ноге Балагула.
– Зуб сломал!
И он отбросил в сторону укушенную консервную банку.
– А написано - "Завтрак туриста"!
– возмущался он.
– Так бы сразу и сказал, что вы, туристы, ненормальные, железные банки на завтрак едите!
– Смотри, смотри, какое одеяло! С молнией, с капюшоном!
– Это спальный мешок, - пояснил я.
– В нём спят.
– Будет врать-то!
– обиделся Кондрат.
– Кому ты сказки рассказываешь? Я что, мешков не видал, что ли? У нас в погребе их знаешь сколько? Мы с Балагулой спим на мешках, но спать в них какой дурак полезет?
Я приподнял спальник на вытянутой руке, расстегнул молнию и показал, как в него залезают. Балагула тут же, отпихнув в сторону Домового, полез пробовать. Встал в спальник и сообщил:
– Залез. А дальше что?
– А дальше - тяни вверх молнию, до самого подбородка...
Не успел я досказать, как Балагула уже старательно потянул молнию, выпятив от усердия живот и наклонив голову.
– Да чего ты возишься?
– подскочил Кондрат.
И не успел я его остановить, как он дёрнул молнию до самого подбородка Балагуле. Тот взвыл, запрыгал, пытаясь вернуть молнию на место, но Кондрат заорал:
– Надо вверх-вниз!
И принялся дёргать молнию. Уж как вопил Балагула!
– Ты же мне мой любимый пупок чуть не оторвал!
– орал он на Кондрата, с трудом выбравшись из спальника.
– Но открыл же...
– оправдывался приятель.
Мешок и правда сполз к ногам Балагулы.
– Я же говорил: вверх-вниз надо, - проворчал Кондрат.
– Самого тебя вверх-вниз надо!
– огрызнулся Балагула, почёсывая пупок.
– Я же говорю, что эти туристы - ненормальные, - ругался Домовой. Завтракают железом, спят в мешках...
Балагула после этого инцидента как-то потерял интерес к вещам, извлекаемым из рюкзака. Он отошёл к печке, прижался к ней животом и грел свой пупок, ворча на всех.
Внимание Кондрата привлёк компас.
– Это едят?
– спросил он.
– Нет, на это глядят, - ответил я.
– Глядят и видят, куда надо идти.
– Ну дааа!
– протянул недоверчиво Кондрат.
– Конечно. Эта стрелочка - на юг, а эта - на север...
– А чего она вертится? Она что - дура?
– Это очень умная стрелочка, а крутится она так потому, что где-то близко много железа...
– А это - едят?
– потеряв интерес к несъедобному компасу, спросил вернувшийся к столу Балагула.
Он показывал на две майонезные
– Это едят. Можешь попробовать. Это - джем, он сладкий. А это горчица, её берут по чуть-чуть, она горькая.
Не успел я объяснить до конца, как Балагула поспешно обмакнул палец в джем и облизал. Довольно хрюкнув, он так же лихо макнул палец в горчицу, лизнул, сморщился и плюнул. Потом потянулся огромной своей лапищей к маленькой баночке с джемом. Я поспешно отодвинул её в сторону.
– Ты полегче, полегче. Мне в дорогу ничего не останется.
Балагула отвернулся, выражая полное презрение к этому джему, к этой баночке, а заодно и ко мне, за мою жадность. Я, увлёкшись укладкой вещей, совсем не обращал внимания ни на него, ни на его ужимки. И, как оказалось, был очень даже не прав, выпустив этого прохвоста из поля зрения.
Видя, что я отвернулся в сторону и оставил стол без присмотра, Балагула, не спуская с меня глаз, нащупал на столе баночку, открыл крышечку, все так же, не пуская с меня глаз, взболтал, и запрокинул её содержимое в раскрытую пасть. Ковш захлопнулся. Он булькнул горлом, поспешно проглатывая добычу, и...
Стены Сторожки затряслись от дикого рёва, он перепутал баночки, и вместо джема выпростал в глотку горчицу.
Что с ним было! Челюсть его непрерывно щёлкала, из пасти валил дым, когти на ногах отстукивали по полу непрерывную дробь, оставляя на половицах глубокие борозды. Морда поменяла все цвета радуги, туда и обратно, пока не остановила свой выбор на фиолетовом. Он метался по всей избе, не зная, за что ухватиться.
Как назло на глаза ему попался котелок на печке. Кондрат попытался преградить ему дорогу, но Балагула смёл его с пути, как пушинку, отмахнув его к другой стенке лапой.
– Не трогай отвар!
– завопил Кондрат.
Но было уже поздно: Балагула вылил в ковш всё содержимое котелка с изрядными остатками отвара, которым меня напоил вчера Домовой...
Лицо Балагулы стало приобретать нормальный оттенок, он вытирал уже слезы на глазах, когда что-то забулькало у него внутри. Балагула наклонил голову к животу, с интересом прислушиваясь к происходящему там. Лицо его стало менять цвета в обратном порядке, а самого его затрясло, как стиральную машину, основательно перегруженную. Из пасти повалил пар, сам он трясся, булькал и тарахтел...
И опять Балагула метался по Сторожке, сшибая всё на своем пути.
– Открой!
– останавливаясь напротив двери, заорал он Кондрату, героически преградившему ему путь.
Кондрат в отчаянии замотал головой.
Балагула обернулся вокруг себя, потом бросился к печке и запрыгнул в неё, подняв тучу сажи и копоти. Домовой подбежал к печи и заглянул в трубу.
– Выскочил!
– сказал он не то с осуждением, не то с восхищением.
– В трубу выскочил. И как пролез? Вот каналья!