Фонарь под третий глаз
Шрифт:
— Веселишься? — мрачно спросила подруга.
— До слез, — призналась я. — Мань, кажется, я заблудилась.
— В лесу?
— В Малаховке.
— С ума сошла? Как там можно заблудиться? И вообще, чего ты в Малаховке забыла?
— Я следила за нашим батюшкой. У него здесь берлога. Тут такое…
Далее я коротко поведала Маньке и о волшебном преображении отца Валентина, и о его таинственном исчезновении. Не забыла, кстати, рассказать и о лишениях, выпавших на мою
— Наплюй, — после непродолжительного молчания посоветовала подруга. — В конце концов, нам теперь известно, где нора Валета. Двигай домой, а то Игнат уже сомневается. Вопросы задавать начал… А я ужасно не люблю, когда он задает вопросы. Все пытался телефон подруги твоей разузнать…
— Это ты при нем так спокойно разговариваешь?
— Нет. Я в туалет отпросилась. Ты, Славик, все-таки возвращайся. Очень уж я сомневаюсь в своих силах.
С этими словами подружка отключилась, а я недовольно проворчала:
— Легко сказать, возвращайся! Кто бы сказал, как мне отсюда выбраться? Да ладно, все равно все пути ведут в Рим. В нашем случае, на дачу…
В истинности древнего изречения я убедилась минут через сорок, когда выехала на нормальную дорогу. Но тут произошло что-то непонятное: вместо того чтобы повернуть направо, в сторону дачи, руки как-то сами собой вывернули руль влево.
— Интересно, куда это я еду? — озадачилась я. Оказалось, в Люберцы. Я вздохнула:
— Инстинкт сыщика!
Беспокоило одно: не слишком ли позднее время для визита к господину Онищенко? Более чем вероятно, что Макарыч уже спит глубоким алкогольным сном. Однако следствие не ведает ни дня, ни ночи, к тому же интерес к беседе между отцом Валентином и Константином Макаровичем был по-прежнему велик.
К дому на Октябрьском проспекте я подъехала в начале первого ночи. В уже знакомом дворе было тихо, что неудивительно: нормальные люди спят или смотрят интересные фильмы, или… Впрочем, не буду углубляться!
На кухне словоохотливого Николая Федоровича, соседа Онищенко, горел свет, а вот окна самого Макарыча, увы, были темны и неприветливы.
— И чего я сюда приперлась? Ехала бы лучше на дачу… — приступила я к самобичеванию и занималась бы этим еще какое-то время, но вновь затрезвонил мобильник. В окошечке высветился Манькин номер.
— Успокой своего мента: со мной все в порядке. Я в Люберцах, загляну к Онищенко — и назад. Так что пусть не психует, — сердито прошипела я в трубку.
— А я и не психую, — спокойно ответил Игнат. Услыхав его голос, я пискнула и заткнулась, а капитан тем временем продолжал: — Я ни на секунду не поверил в мифический день рождения какой-то подружки. Тебя еще
— Нет, как видишь, — буркнула я.
— Странно. Судя по всему, ты даже на свободе. Что ж, это не может не радовать. Значит, я смогу спокойно отправляться спать. Да, кстати, когда вернешься… Ну, если вернешься, конечно… Постарайся не слишком шуметь…
Высказав это пожелание, Игнат глумливо хохотнул и отключился, а я помянула недобрым словом Маруську — наверняка подружка разомлела после сытного ужина, совсем утратив бдительность. Только так можно объяснить, что Манька допустила своего неуемного жениха до телефона.
Надо заметить, до звонка капитана я совсем уж было собралась отправиться восвояси. Но теперь назло ему вылезла из машины и уверенным шагом направилась к подъезду, одолеваемая решимостью побеседовать с господином Онищенко. Если понадобится — то и с пристрастием!
Перед дверью Макарыча от моей решимости мало что осталось, а вместо нее в душе поселились сомнения. Ну, в самом деле, зачем, спрашивается, я приперлась? Но, с другой стороны, не уезжать же обратно, как говорится, несолоно хлебавши?!
На звонок в дверь хозяин квартиры отозваться не пожелал. Поздравив себя с очередным бестолковым поступком, я на всякий случай позвонила еще несколько раз. Результат — тот же.
— Мне сегодня катастрофически не везет, — вздохнув, повернулась я к выходу и нос к носу столкнулась с Николаем Федоровичем. Вернее, с его головой, торчавшей из приоткрытой двери. На этот раз панама у старика отсутствовала.
— Спит Макарыч, — сообщил дед. — А ты чего вернулась?
— Давно сосед явился? — проигнорировав вопрос, поинтересовалась я.
Николай Федорович энергично поскреб за ухом:
— Не так чтобы очень… Программа «Время» закончилась как раз. Я пошел чайку себе сгоношить, да в окошко и увидел, как Макарыч возвращается. Что примечательно — трезвый. В руках, правда, была бутылка. Только не водка. Минералка какая-то.
— Поня-атно, — задумчиво протянула я.
У Николая Федоровича глаз наметанный: коли сказал, что Макарыч трезвым вернулся, стало быть, так оно и было. Тогда почему он не торопится открывать? Мои настойчивые звонки должны были давно разбудить даже спящую красавицу, не то что трезвого Онищенко. Хотя, вполне возможно, у дядьки в холодильнике стояла бутылочка про запас, которую он благополучно осушил и теперь спит сном праведника.
— Вот что, дед, — поняв, что ловить здесь больше нечего, сказала я, — задание тебе. Государственной важности! Завтра сообщи, как только Макарыч вернется домой. Ладно? Беспокоюсь я что-то за него…