Фонарь под третий глаз
Шрифт:
— Я помню, — нетерпеливо перебила я деда. — Что-то случилось? С Онищенко?
— Точно. Помер он, спаси господь его душу!
В животе у меня тоскливо заурчало. Странная какая-то история, если не сказать больше. Сотрудников хранилища смерть косит прямо-таки одного за другим! Сперва Попова, которую мы даже не успели опросить, теперь вот Макарыч… Остались только Любовь Александровна да профессор. Впрочем, профессор официально на службе в хранилище не числится, но кто знает? Смерть ведь такая штука загадочная, она не спрашивает трудовую книжку!
— Але, дочка, ты меня слышишь? — забеспокоился Николай
Я очнулась:
— Да, да, слышу, конечно. Как все произошло?
— После нашего с тобой вчерашнего разговора я решил покараулить Макарыча. Ты просила сообщить, когда он с работы явится, а я решил проследить еще, как он уйдет, — принялся объяснять дед. — Сел, значит, у окошка — мне оттуда хорошо видно, кто уходит, кто приходит. Все уже вышли: Борисов с третьего, Катька Саенко со второго мальца своего в сад повела, потом бизнесмен, мать его, с пятого уехал, а Макарыча все нет и нет. Ну, я решил: проспал мужик, принял вчера лишнего, ну и… Пошел будить. Минут пять звонил — бесполезно. Тут я забеспокоился, дернул дверь, а она возьми да откройся! Один я не пошел вовнутрь-то. А как же? Кино чай смотрим, знаем, что просто так дверь открытой не стоит! Ну, вот. Сбегал я, значит, за Федотом Егорычем, это участковый наш, в соседнем подъезде живет. Вместе и вошли, — дед снова закашлялся, а я принялась мерить огромными шагами кухню. Маруська с изумлением наблюдала за моими перемещениями, но молчала, хотя давалось ей это с трудом.
— Так вот. Вошли мы с участковым, глядь — Макарыч на кухне лежит! Прямо на полу. А рядом с ним чайник валяется. Хотел, видать, чайку попить, бедолага, да и помер. Федот Егорыч сразу коллег своих вызвал, «Скорую». Я понятым был, — гордо заявил Николай Федорович.
— Ну, и что менты говорят? Онищенко убили? — воскликнула я, заранее зная ответ.
— Зачем убили? Сердце…
Так я и думала! Конечно, сердце, а что ж еще?! Выходит, Константин Макарович, предчувствуя свою скорую кончину от инфаркта, открыл входную дверь, а сам отправился на кухню. Чтобы чайку попить — напоследок.
— Спасибо, Николай Федорович, — поблагодарила я старика и отключилась.
Манька буквально пожирала меня глазами, не в силах вымолвить ни слова.
— Мань, надо ехать к Любови Александровне. Кажется, ей грозит серьезная опасность! Да и профессора не мешало бы предупредить, — взволнованно добавила я, срываясь с места.
Уже в машине я поделилась с подружкой последней информацией, а заодно и своими соображениями.
— Ты думаешь, сотрудников хранилища уже убивают? — клацнула зубами Маня.
— Уверена, — убежденно кивнула я.
— Но зачем?
— На всякий случай. Вдруг кто-нибудь из них что-то заподозрил?
— Господи, что ж тогда говорить о нас? Мы-то знаем почти наверняка, кто стоит за похищением копья!
— Правильно мыслишь, Маруся, — похвалила я подругу. — Будущее наше очень туманно. Да и времени маловато. Насколько я помню, Валет отпустил своим шестеркам во главе с Чалдоном всего два дня на то, чтобы замести следы. Один день уже прошел.
Маруська испуганно притихла. Надеюсь, она разрабатывала план нашего спасения.
Первым делом я решила заехать в Исторический музей. Рабочий день уже начался, и если с Любовью Александровной все в порядке, она должна быть в хранилище.
Последний
Хранилище, а заодно и архив Исторического музея располагались на заднем дворе в добротной одноэтажной пристройке. На входе нас с Манькой встретили два охранника, одетые по всей форме и даже с кобурами на ремнях.
«Интересно, — подумала я, — раз ребятам положено иметь оружие, почему те двое не стреляли, когда их грабили? Не успели? Свои грабили? Или у охранников вместо пистолета в кобуре — огурцы?»
Внутрь хранилища нас, разумеется, не пустили. После ритуальных вопросов: кто, к кому, зачем — охранники позвонили куда-то и пригласили Любовь Александровну на вахту, объяснив, что ее ждут две подозрительные девицы. Напрямую о том, что мы подозрительные, парни не сказали, но по косым настороженным взглядам, бросаемым в нашу сторону, становилось очевидным — в разряд благонадежных граждан мы не попали.
Любовь Александровна вскоре вышла к нам. Увидев ее, я поразилась: как же она постарела и похудела с момента нашей последней встречи! Женщина меня узнала.
— Это вы! Что-то случилось? — взволнованно спросила она, хватая меня за руки.
— Э-э-э… — нерешительно протянула я, прикидывая, знает Любовь Александровна о смерти Онищенко или нет.
Сомнения разрешила Маруська. Она толкнула меня локтем в бок и прошептала в ухо:
— Славик, менты пожаловали… Сматываться надо отсюда!
Подружка была права: сквозь открытые двери я увидела, как по двору вышагивают человек пять в форме. Удалось даже разглядеть большие звезды на погонах одного из них. Милиция явилась в хранилище неспроста: наверняка сообщат сотрудникам о смерти Макарыча, и начнутся долгие, выматывающие душу допросы. Встречаться с «органами» нам с Манькой не очень хотелось, поэтому я отвела Любовь Александровну в сторонку и торопливо заговорила:
— Любовь Александровна, голубушка, послушайте, что я скажу, и постарайтесь в точности выполнить мои указания! Не говорите с незнакомыми людьми — ни лично, ни по телефону; не принимайте ни от кого никаких подарков; не пускайте в свой дом никого, даже священников! Особенно — священников! Если есть возможность уехать куда-нибудь на несколько дней — уезжайте немедленно! Я сейчас не могу вам все объяснить, но поверьте — это для вашей же безопасности! Вот номер моего телефона. Держите меня в курсе событий. И еще: товарищам из милиции, которые идут сюда, совсем не обязательно знать о нашем разговоре.
Сказав все это, я повернулась к выходу и нос к носу столкнулась с милиционерами.
— Черт! — негромко выругалась Маруська.
— Вы кто? — грозно спросил один из ментов.
— Это девочки из Музея Советской Армии, — быстро ответила Любовь Александровна. — Они ко мне приходили насчет экспозиции холодного оружия семнадцатого века в их музее…
— Покиньте помещение… — велел главный милиционер.
Мы с Манькой, радостно кивнув, поспешили выполнить приказание. С заметным, надо сказать, облегчением.