Формат. Сборник литературных миниатюр
Шрифт:
– Потому что правила – они для всех…
– Настоящему королю позволено всё! Вы обманываете меня и только делаете вид, что я король. А что, если я откажусь, кто тогда поедет к злому царю? Может быть, ты?
Бирюзовый король развёл руками и следующие пять партий безнадёжно проиграл капризному Шуту, потому что тот каждый раз по ходу игры менял правила так, как ему было выгодно.
– Я – король! – заявил Шут, отбрасывая столовые приборы за обедом. – Вилки, ножи, салфетки – это не для меня! Тем более что я хочу попробовать тушёную голову носорога. Где она? Добудьте её!
– Это
– А что будет, если не я, а кто-то из вас поедет за седые горы рисковать жизнью? – тут же парировал Шут.
Королевские повара никогда не готовили голов носорога, но требование было исполнено, и все сто королей вместе со взбалмошным Шутом, отбросив ножи и вилки, поедали новое блюдо.
Меч выпал из маленьких рук с толстыми короткими пальцами и со звоном ударился о каменный пол.
– Я маленький, и драться на мечах мне не подходит, – жалостно простонал Шут, с ненавистью смотря на упавший меч.
– Дуэль – это справедливый поединок для защиты чести среди равных, – возразил Алый король. – Сражаться…
– Ну нет, – отмахнулся Шут. – Я могу пораниться. Давайте драться на мёртвых куропатках! Это же веселее!
Алый король не успел ничего ответить, как Шут покачал пальцем, снова грозя отказом становиться послом. Далее дуэль продолжилась на мёртвых куропатках.
Обучение нерадивого Шута королевским манерам продолжалось несколько месяцев. Но ученик постоянно капризничал, угрожал и выдвигал абсурдные требования, вынуждая королей потакать и участвовать в его шутовских забавах.
В конце года по Колонному залу вдруг прокатился гром ударов, его двери задрожали и распахнулись. На пороге неожиданно возник Белый царь лично. Он окинул зал взором. Перед ним бегала и дурачилась сотня и ещё один шут.
28.10.22
Не такие
– Пей, пей. Как тебя звать?
– Богдан.
– Дети есть?
– Д-да, двое.
Во дворе деревенского дома стоял пленный солдат с шевроном вооружённых сил Украины и, держа в стянутых на запястьях скотчем руках пластиковую бутылку с водой, жадно пил. Он просидел двое суток в сыром блиндаже, пока укрытие окончательно не разбомбили. Из всех находящихся там, в живых остался он один. Пленный был грязен, жалок, от ноябрьского холода и страха его била мелкая дрожь.
Перед ним стояли трое бойцов с белыми опознавательными повязками на руках и ногах. Русские военные внимательно рассматривали украинца.
– Тебе повезло, – продолжал один из них.
С пленным беседовал сержант Романов. И хотя лицо его было закрыто балаклавой, по осанке, сложению, интонации в голосе и ясным глазам чувствовалось, что он человек молодой.
– Скоро увидишь своих детей, – добавил он.
– Ни дать ни взять семейный пикник! – вдруг откуда-то с усмешкой процитировал фразу хриплый голос. – Не увидит он своих детей. Богдан, ты своих детей не увидишь!
Все обернулись в сторону говорившего. У дома, сидя на грубой скамье, курил лейтенант Лисунов.
– Почему? – спросил Романов.
Лисунов
Лейтенант Лисунов на войне был давно и прославился своей чрезвычайной отвагой, а равно и холодной свирепостью к врагу. Был ранен, оправился и вновь попросился в зону спецоперации. Докурив, он отстрельнул окурок и поднялся.
– Я к тебе, Богдан, не испытываю никакой ненависти, – не спеша подойдя к группе военных, сказал он. – Но твои побратимы вынуждают нас отвечать. Ты знаешь, что ВСУшники делают с русскими пленными?
Богдан испуганно заморгал и закачал головой.
– Ты что, – возразил Романов, – он здесь при чём?
– Я и говорю: он здесь совершенно ни при чём, – безразлично согласился Лисунов и исподлобья посмотрел на сослуживца. – Сержант, ступай, если тебе тут что-то не нравится.
– Да погоди ты, – Романов упрямо мотнул головой. – Какое он имеет отношение…
– А какое отношение имели те двенадцать расстрелянных? А? – Лисунов говорил негромко, но в его голосе слышалось что-то страшное и глаза его сверкали. – А Сашка Греков, а Капустин, а Лазарев?… Тебе дальше перечислять? Их казнили, и это паскудное и низкое убийство совершили такие, как этот, с шевронами ВСУ. Послушай, – лейтенант отвернулся и поднял вверх палец, – я только теперь понял, в чём вероломная подлость этой войны. Когда наши деды били фашистов, там было всё просто. Немец – он на нас не похож. Форма иная, язык другой, даже их черепа, как они утверждали, от наших отличаются. Враг по всем статьям. А тут смотришь на него, – Лисунов указал на пленного, – и тебе кажется, что он такой же, как ты. Даже говорит на русском языке. И ты забываешь, кто он есть на самом деле. А он враг, сержант! Враг! И заруби себе это на носу. Ты же не первый день на фронте.
– И что? – после короткого раздумья заговорил Романов. – Нам тоже расстреливать пленных, как эти выродки? Тогда чем мы будем отличаться…
– О, прошу, оставь это для тех, кто в телевизоре в Москве! – Лисунов, по-видимому, серьёзно разозлился. – Мы не такие, мы другие. Они тоже с этого начинали и кричали, что они не такие, как русские. И чем кончилось? Будь мы такие же, жертв с обеих сторон было бы меньше!
– Русскими были все, только эти не захотели ими считаться, – опустив глаза, сказал сержант. – Теперь выходит, что и мы хотим перестать быть русскими, так что ли? Тогда ответь, к чему эта война, если мы не только внешне, но и по своей кровавой подлости будем одинаковы? Где здесь конфликт?
Лисунов промолчал.
– А я думаю, – продолжал Романов, – что наш конфликт в разности идей.
– И какие у нас идеи? – насупился Лисунов.
– Не знаю, не знаю…
– Тогда почему ты его защищаешь, а?
Романов заметил, что все сотоварищи вмиг обратились к нему, как бы ожидая простых, но очень важных слов.
– Может быть я не его защищаю, – пробормотал сержант. – А идею, которая только зарождается здесь.
И он, развернувшись, пошёл прочь. Романов шёл и шёл, и ему всё казалось, что вот-вот за его спиной прозвучат выстрелы. Но выстрелов не было. Пока не было…