Шрифт:
Часть 1
Пролог
Входная дверь хлопнула не сразу. Стас поморщился: если она впустила не одного человека, значит, на горизонте очередная пьянка Ритки. Правда, в дом она таскает не бичей, а вполне себе… публику. С претензией на звание приличных в отдельных областях жизнедеятельности. Но, кому от этого легче? Эта дрянь опять разведёт в квартире хламник, а утром смоется. Стасу же корячится очередная уборка: долгая и трудная. Пусть он и перебрался жить в кабинет отца — и запирается там от гостей тётки — в остальных трёх комнатах те гадят… скоты. Не всегда с одинаковым успехом, но всегда. От кухни вообще воротит. А убирать это засранство в
Губы предательски затряслись. Зубы свело чуть не до хруста. Изнутри наружу рвалась тошнотная злобная дичь. Хотелось орать и ломать всё подряд. Он обвёл помутневшим взглядом книжные полки. Зацепился за полку любимых книг мамы — слегка полегчало. Один раз это уже было. Но, тогда он только-только вернулся из реабилитировки. Слабый, потерянный… И к креслу ещё не привык — разгром не получился. На мебель силёнок не хватило. А полетевшие с полок книги мигом привели в чувство. Книги — это нельзя. Книги в их доме почти иконы.
— Ста-ас! Ты дома?!
А где он ещё может быть?! Ты же, сучка, так ни разу его и не вывезла на улицу. Перед врачами выламывалась, строя из себя любящую тётку. Рекомендации записывала: чем кормить, сколько гулять… Тварина грёбанная! А сама даже лекарства перестала покупать. Да и продукты… самая дешёвка: яйца, куриные потроха, хлеб, молоко да макароны. Причём, Стас готовит себе сам. Хорошо хоть кухня большая, а то бы в этом кресле…
— Стасёныш! — зацокало ноготком в крепкую натуральную дубовую дверь кабинета. — Ну, не будь букой! Отопри! — насквозь фальшиво взмолилась эта дрянь.
Значит, точно кого-то притащила. И теперь его будут доставать. Недолго, но будут. Какими бы свиньями не были приятели тётки, по трезвяку они ещё потряхивали чем-то человеческим. Рвались посочувствовать «бедному парнишке», навечно усевшемуся в инвалидку. Стаса трясло от одного вида этих рож. Даже самых интеллигентных из них. Впрочем, неинтеллигентных Ритка почти не таскала — выпендривалась, изображая москвичку с приличной родословной.
— Э! Стас! Это Гера! — забухало в дверь кулаком. — Открой! Мы тебе тут тортика притаранили!
— Подавитесь! — прошипел Стас.
И накинул на голову любимый мамин плед. Обхватил голову руками, стараясь отрезать себя от начинающегося бедлама. При жизни родителей такого дерьма в их доме не было даже в самые поганые годы, когда началась эта сраная перестройка. Как учинили перестроечный гон с перетрахом страны, так все мигом познакомились с революционной разрухой. Вспомнили, как это здорово: жрать бесделикатесно, но трижды в день. Удивились, что можно остаться без работы, которую прежде, как только не полоскали матерно. И всем-то она сразу понадобилась, невзирая на душевный апломб с запросами. Любой рады, лишь бы живые деньги в руках помять. А у отца дела — и прежде неплохие — в гору пошли. В Штаты его целых два университета заманивали, но он остался. Нашлись покупатели на его голову и дома. Отец был настоящим мужиком. Коренной москвич, а хваткой не уступал настырным провинциалам-завоевателям столицы.
— Стас! Это неприлично! — деланно строго попеняла ему Ритка, вновь застучав в дверь костяшкой пальца, как дятел. — Тебя ждут несколько взрослых занятых людей!
Этот тон она всегда принимала на публике, изображая попечительницу недоросля племянника. Ну, как же! Родители бедного мальчика погибли в автокатастрофе! А сам сиротинушка получил травмы не совместимые с прямохождением. До тошноты знакомая песня. Свою арию Ритка умудрялась вставлять в любой трёп с гостями или телефонными подружками. Эта сука даже заоблачно дорогой сотовый прикупила: доллар за минуту. Раньше была рада любому подарку мамы. На купленную ей два года назад дублёнку чуть ли не молилась. А теперь спускает деньги Стаса, и никакие тётки из всяких
— Что бы сказала твоя мама?! — добавила в укоризну картинной горечи Ритка, настырно царапаясь в дверь. — Стас, ты уже взрослый человек. А ведешь себя, как капризный ребёнок, — попыталась она взять его на слабо.
За что Ритка так ненавидела мать? Что она ей сделала? Ведь Ритка и моложе, и красивей. Да и по всяким тусовкам московских бар её водили поохотиться на мужа. Но, те крутые тусовщики на провинциальную шаболду лишь носы морщили. Даже в постель редко тянули. А если кто из них и лоханулся, перебрав, так потом резко и грубо рвал любые попытки установить более продолжительную связь. Ритка психовала. Даже пыталась обвинить маму в каких-то кознях против неё — полный бред! Мама об этом никогда не поминала, но Стас был уверен: она и сама хотела поскорей сбагрить с рук сестрёнку-хабалку. Но, её поразительная врождённая интеллигентность не позволяла просто вышвырнуть эту дрянь из своего дома. Кооперативная двушка в Марьино — родители успели наскрести на неё до перестройки — для любого провинциала почище пентхауса. Но, Ритка предпочитала вечно крутиться у них — точила зубки на высокопоставленных друзей отца.
Маме — московской студентке из дремучего захолустья — достался муж-профессор. Вот такая вот подляна. Шикарная четырёшка в центре Москвы, дача в Кратово — Риткины борзые жеребчики таким добром не обременены. А если кому и повезло родиться в «правильной» семье, то с провинциальной шалавой счастливец пропиской не поделится. И связи у отца были крутые — гебешнику не стыдно иметь. И две машины, и работа за границей, с вытекающими из этого обстоятельства шмотками да техникой. Пережить такое гадство Риткина зависть не могла. Эта курица даже не сознавала, что маме всё это досталось не за красивые глазки. Мама… Она была настоящей леди. Просто удивительно для её Задрапездовки. Нет, бабуля с дедом тоже приличные челы: душевные и работящие, хоть и простые, как… Нормальные старики. Но, Ритка…
— Стас! Нотариуса время поджимает! — прогудел новый Риткин хахаль Гера и долбанул в дверь…
Кажется, ногой. Стас стянул с головы плед. Повторил про себя: нотариус. Он точно не ослышался: в его дом притащили нотариуса. А тот нужен… Это уже было, когда он валялся по больничкам да реабилитировкам. Тогда Ритке некуда было деваться. В смысле, подсунув Стасу бумаги на продажу Марьинской двушки, почти все бабки она была вынуждена потратить на него. Лечение в новой стране стоило дорого. А хорошее лечение — вместе с навороченным забугорным креслом — вообще заоблачно. Правда, пациента очень старались не разочаровать: носились с ним и сюсюкали, как с дебилом. Полгода этой водевильной возни довели Стаса до состояния бешеной собаки, что бросалась на любое умильное кряканье. Так из его жизни ушли все старые знакомые родителей. У них никогда не было приятелей: несколько друзей, а все остальные просто знакомцы.
Из близких друзей за ним приглядывали трое. Но и их он отчаянно гнал от себя. Однако те не сдавались. Навещали сиротку, проверяя: не подох ли он ещё? Стас жутко стыдился своего положения никчемушника, перечёркнутого жирным крестом. Его не радовали даже периодические трёпки, что устраивали эти трое Ритке. Тётка ненадолго пугалась, заваливая дом продуктами и приходящими уборщицами. Но, потом всё возвращалось к скудной еде и борьбе за чистоту. Один на один с тёткиными загулами. Это Стаса устраивало гораздо больше, чем предложения поселиться у друзей отца. Лучше быть калекой в собственном доме — тут, по крайней мере, его никто не жалеет — чем терпеть… всякие там сопли. Да и быть кому-то обузой — лучше застрелиться.