Формула любви
Шрифт:
И вновь мне кажется, что я гонюсь за тобой, как за призрачной мечтой. Я вижу тебя в каждой следующей. Я пытаюсь найти в них то, что было в тебе. И порой я ощущаю тебя в каких-то деталях, в каких-то мимолетных движениях, фразах, сочетаниях слов, построении фраз. Я ищу. И все равно прихожу к выводу, что снова ошибся. И все опять возвращается к тебе.
Как я мог, спустя такой долгий срок все еще думать о тебе? Думать, что тебе не все равно кто я, что я, и где я, и почему я и только я разрываю себе сердце лишь одним единственным именем, которое есть на этом свете – Диана?
Почему
Но все же, спасибо музе, что не забывает меня. Я принимаю ее в любом обличие, даже самом дурацком. И узнаю тебя, моя любовь, моя Диана».
Диана заложила страницы дневника. Духота ночного Манхэттена заполнила ночной гостиничный номер. Только сейчас она поняла это. А, может быть, потому, что сидела очень близко к зажженному ночнику. Чтобы избавиться от нее, Диана встала и открыла балкон. В следующее мгновение в комнату ворвался легкий морской бриз с океана, поднял занавески, и среди удушающей ночи она смогла вздохнуть чуть легче.
Никто не может осудить ее в том, что она была так далеко все эти годы, пытаясь просто забыть ту старую историю. Какой бы не была она сильной, время не настолько строго, чтобы относиться к своей жизни с ненавистью. Все возвращается, и Диана об этом знала, и была уверена, что однажды это произойдет. Родственные души были всегда рядом, не расставаясь даже на таком расстоянии.
Иногда ментол в сигаретах, иногда обычные слезы на несколько мгновений останавливали время и воспоминания, чтобы были силы идти дальше. Она никогда не пыталась быть сильной, просто так получалось. А когда секунды слабости настигали ее… что ж, ведь она женщина, и может себе позволить это.
«Если бы мне однажды предложили написать о себе книгу, я бы не задумывался о том, как ее начать: «Он жил. Без любви». А чем закончить – большой вопрос, разделяющий начало и конец продолжительным промежутком времени и огромным количеством страниц. Ведь за этот срок я мог найти ее, она нарожала бы мне детей, и мы бы жили, построив свой дом, засадив его тенистым садом, в котором я мог бы проводить все свое свободное время с двумя малышами и нашей собакой. И Милая. Конечно Милая, Любимая – без нее вообще нет всего этого.
Но ведь окончание могло бы звучать совсем по-другому: «он умер», или «но он так и не родился». Пускай это звучит странно, но при всем моем уважении к реальности я склонен доверять Эйнштейну и его относительности времени и пространства. Все в мире относительно. Если ты где-то умер, значит, ты где-то родился, и наоборот. А, может быть, ты даже не жил. Правда, все равно сам в это не сможешь поверить.
И по той же теории это только кажется, что человек живет и умирает один раз, на самом деле всю свою жизнь он переживает миллион смертей, хотя порой этого и не замечает. Потеря любви – смерть, потеря друга – смерть… много, много-много маленьких смертей из которых каждый раз он выходит живым».
* * *
Как удивительно будет, если после смерти вдруг узнаешь, что вся жизнь была не рукой
Он перепутал страницы, а ты уже путаешь дни и не понимаешь, где тот самый потерянный день. А когда его вдруг находишь становится бесконечно приятно – жизнь вдруг увеличилась на один день, на целых двадцать четыре часа, в которых еще очень много минут и больше того секунд. Стоит прислушаться к этим ощущениям.
Или, перекладывая страницы, он вдруг переписал от руки понравившийся эпизод твоей жизни в свой дневник, чтобы лучше запомнить. А потом, когда рассказывал друзьям под их дружный хохот в поднебесном пивном кабаке, ты вдруг ощутил полное d'ej`a vu, абсолютно уверенный в том, что это уже происходило раньше.
И оказывается, что вся жизнь умещается в ящике письменного стола. Это только тебе хотелось, чтобы она была длинной и продолжительной. Но это лишь дополнительные страницы в делах небесной канцелярии, а не зафиксированные события на фотографии. Вот такая жизнь в ящике стола. А если положить несколько других книг рядом, можно увидеть удивительные вещи – некоторые из них, небольшого объема, еще блестят непорочным глянцем с обложек, а у других, больше похожих на энциклопедии, страницы пожелтели и засалились – интересная жизнь постоянно привлекает внимание читателей, требует, чтобы ее перечитывали снова и снова.
А кома не оставляет своих сюрпризов, меняя ширму реальности каждые полчаса, как будто играет, показывает свои безграничные возможности: только что мы стояли с Себастьеном на каменном крыльце больницы, и вот в мгновение ока все опять изменилось. И передо мной уже яркие безбрежные зеленеющие поля и соленый средиземноморский запах, принесенный вглубь полуострова нисходящим западным ветром. Он гладит высокую траву, и она переливается волнами от одного края до другого. И много-много солнца над всем этим. Я узнаю с первого взгляда и первого вздоха: только в одном единственном месте Земли так несравненно благоухает, смешивая в себе всю леность лета, соль морских глубин, пряные запахи полей – Италия. Моя любимая Италия, в которой все от Венецианской Ривьеры до Тосканы с ее нескончаемой сиестой заставляет не думать о смене дней и о жизни вообще.
Альпийские пики грациозно возвышаются над вросшими в холмы деревушками с классической красной черепицей. Неровные линии гор уходят куда-то далеко-далеко и обрываются где-то там, наверное, на территории Франции, уходя в низкие облака. Как будто горизонта и нет вообще – все сливается в одно бесконечное серое ничто. Но здесь, под этим небом, краски все еще имеют свои девственные цвета, и солнце освещает все вокруг.
Бегущие по склонам гор ручьи прозрачны, в их истоках уже охлаждается золотое Кьянти, багровеющее Брунелло де Монтальчино… Там в небо стремительно уходят средневековые башни, поражая своей простой каменной архитектурой и непростой историей. Ловя ниспадающие потоки, в небе над побережьем кружат чайки, то опускаясь, то, помогая себе несколькими взмахами крыльев, поднимаются к большому круглому желтому солнечному шару. И несмолкающий их гомон под шуршание набегающих на прибрежный песок волн искрящегося Средиземного моря устремляется в лазурную высь.