Формула успеха
Шрифт:
Добиться взаимопонимания поначалу было непросто. Основная задача армейских снабженцев — как можно быстрей и дешевле получить добротный товар. Остальное их не интересовало. Их нимало не волновали такие проблемы, как непрерывность производственного цикла, столь важная для промышленности (впрочем, флот тут исключение, ведь он работает с верфями на долгосрочной основе). Отношение промышленников к армии также не отличалось постоянством. В тяжелые времена производители бились за армейские заказы, но этот пыл спадал, едва только производственные мощности загружались в полную силу. Со временем мы научились лучше понимать друг друга. Я оставался в совете до тех пор, пока разъезды не стали отнимать у меня все больше и больше времени.
Меня часто приглашали войти в состав советов различных компаний. В нашем правлении мы придерживались того мнения, что разумней избегать такого рода внешней деятельности, но когда в 1948 году Генри Форд-второй поинтересовался, не соглашусь ли я стать членом совета компании «Форд-Нидерландия», я решил посоветоваться с правлением. В конце концов, «Форд» — это ведь особый случай.
Тут надо иметь в виду, что филипсовские отделения за рубежом нуждаются в том, чтобы в их советы входили толковые и влиятельные представители местного населения. Так что был известный смысл в том, чтобы один из наших руководителей стал членом местного совета другого крупного мирового концерна. В результате он мог выяснить, способен ли внести достойный вклад в работу, считаются ли с его мнением, и каково это, если не считаются, — ведь именно так и бывало с членами наших заморских советов, поскольку у многих из них недоставало промышленного опыта и руководство тамошних представительств консультировалось с ними нечасто. А кроме всего прочего, меня очень интересовало автомобильное производство.
Думаю, я оказался небесполезен. Скоро стало ясно, что нидерландское отделение «Форда» — это всего лишь филиал британского отделения, которому принадлежала большая часть акций. Поэтому внесенные нами конструктивные предложения застревали где-то на полпути. Поскольку я часто ездил в Америку и лично общался там с Генри Фордом, мы устроили так, что Амстердамская контора перешла под непосредственное ведение Детройта. После этого дела пошли куда быстрее. Мои поездки в Детройт были исключительно интересны. Я знакомился с мнениями людей, от которых зависел ход вещей, рассказывал им, что думаем мы в Амстердаме. Но и в этом случае неуклонно растущая ноша обязанностей перед «Филипсом» вынудила меня оставить эту работу. Однако впоследствии мои личные контакты с Деарборном возобновились ввиду совместной с «Фордом» работы над мотором Стирлинга.
Эта сфера никогда не переставала меня интересовать. После войны мы долго бились за то, чтобы открыть технический университет в нашем регионе, и истратили массу времени на всяческие конференции, заседания и обсуждения с чиновниками и парламентариями. Как бы то ни было, теперь у нас имеется первоклассный Технический университет, в котором учится свыше четырех тысяч студентов. Доктор Холст, глава учредительного комитета, и доктор Хенк Доргело, первый ректор университета, внесли огромный вклад в организацию его работы. Университет, к счастью, не стал отделением «Филипса», хотя между учебным заведением, готовящим инженеров, и концерном, который в них нуждается, установилась естественная взаимосвязь.
Я часто говорю, что если технические школы готовят инженеров, то мы готовим профессуру для них. Уже в тридцатые годы сотрудники наших физических и прочих лабораторий становились профессорами. На первый взгляд это было потерей для «Филипса», но таким образом естественно укреплялась система высшего образования, и со временем мы пожинали ее плоды. К примеру, один из наших асов, Ратенау, после войны сказал мне, что его приглашают профессором в Амстердам. Я сказал: «Дорогой Ратенау, конечно, нам будет недоставать вас, но вправе ли мы лишать Амстердам прекрасного преподавателя?» Он уехал, но позже вернулся руководить одной из наших физических лабораторий. И это не единственный пример того, как ученые возвращались в промышленность.
Заботил
Все это касается образования в Голландии. Но однажды мне пришлось заняться образованием, только подумать, в Эфиопии! Впрочем, это было не научное, а начальное обучение.
В 1963 году, во время моего визита в Эфиопию, я посетил министра образования этой страны. Рассказал ему об успехах, достигнутых в одной латиноамериканской стране, — там по радио обучали людей читать и писать. По радио!
— Но это невозможно! — воскликнул министр.
— Ваше превосходительство, — сказал я, — я бы и сам не поверил, скажи мне кто-нибудь об этом раньше! Но месяца через два я пришлю вам человека, который знает, как это делается. Соберете экспертов по образованию, он с ними все обсудит.
Идея ему понравилась, а я, вернувшись в Эйндховен, попытался найти человека, который бы в такой системе обучения разбирался. И что вы думаете? Никого не нашли! Похоже, его не существовало в природе. Тогда мы послали одного толкового парня в Латинскую Америку, чтобы он освоил там эти радиокурсы. Вернувшись, он написал дельный отчет, и тогда мы отправили его в Эфиопию. Прибыл он туда всего на месяц позже, чем я обещал, — с точки зрения эфиопа опоздание несущественное.
Этому парню пришлось преодолеть большие трудности — прежде всего ту, что он, конечно же, не знал амхарского языка. К счастью, он заручился сотрудничеством двух учителей, бегло говоривших по-английски, и с их помощью разработал учебный курс. По идее, в каждой деревне ученики должны были собираться в каком-нибудь помещении и слушать радио. Радиотексту соответствовал текст учебника. Тут возникла новая трудность. Эти люди не умели смотреть! У них никогда не было книг, они не знали, что такое газета, никогда не учились тому, как разглядывать картинку, чему наши дети учатся в процессе игры. Поэтому пришлось сначала учить их воспринимать рисованные изображения: это — крестьянин, это — плуг, это — вол. Потом перешли к буквам. Буква «А» везде одинакова: ворота с перекладиной. Потом взялись за амхарский алфавит, в котором 120 букв.
Через год, когда я снова приехал в Эфиопию, мы вместе с министром образования присутствовали на уроке. Занятия проходили в трех возрастных группах: в первой — дети от 8 до 12 лет, во второй — от 13 до 18, в третьей — те, кто старше. Уроки проводились в школе. Чтобы продемонстрировать радиометод, учитель с микрофоном сидел в одной комнате, а дети слушали громкоговоритель в другой. Кроме учебников, всем были розданы тетради и карандаши. Таким образом были организованы занятия во всех деревнях, где использовались радиокурсы.
Идея, как мне стало известно позже, провалилась. Мальчишки предпочитали играть в футбол. А среди тех, кто постарше, многие уже могли немного читать и писать и пошли на курсы в надежде, что это поможет им найти работу получше. Однако этот стимул оказался недостаточно сильным.
Тогда власти попытались придумать что-нибудь, что заставило бы людей посещать курсы, и со временем пришли к простому решению: по радиокурсам стали учить в тюрьме! Заключенным нравилось ходить в классы, и, выйдя на свободу, они уже умели читать и писать. Так что в итоге толк все-таки был. Позже этот проект перешел от нас в ведение ЮНЕСКО.