Форт Дюкэн

Эмар Густав

— Да, это правда! — проговорил он мрачным голосом, вставая с колен. — О! Да будет проклят отец, решившийся отдать вас этому человеку!

— Арман, — сказала ему я, — нам суждено страдать.

— А между тем, — прошептал он через минуту, — если бы вы любили меня так, как я вас люблю, Леона, может быть, для нас еще не все было бы потеряно?

— О! Неужели вы сомневаетесь в моей любви?

— Нет, Леона, я не сомневаюсь в вашей любви; я боюсь, что у вас не хватит мужества, не хватит энергии.

— Говорите,

что нужно сделать?

— Время дорого, Леона, выслушайте меня, мы должны спешить… Я просил вашей руки у отца, отдавал ему все свое состояние, он довольно грубо отказал мне. Я ушел с разбитым сердцем.

— Дальше? — сказала я едва внятным голосом.

— Остается только одна надежда на вас, — продолжал он, — все зависит от вас.

— О! Тогда все спасено!

— Не говорите, не выслушав меня до конца, Леона.

— Говорите, ради самого Неба! И если только это зависит от меня, я все сделаю.

— Нам остается всего только два дня. Этого времени для нас с избытком достаточно. Завтра в это же время вы придете сюда, нас будет ждать карета. Я повезу вас к себе. Священник обвенчает нас. Клянусь вам честным словом дворянина, что я сам отвезу вас к отцу, который тогда уже не в состоянии будет противиться нашему счастью и простит нас.

Я в полном отчаянии опустила голову.

— Леона, — продолжал он настойчиво, — дело идет о нашей любви! о нашем счастье!

— Увы! Я знаю, друг мой, — отвечала я с грустью, — но что же делать?

— Бежать!

— О, нет, никогда, мой друг! — вскричала я, внезапно выпрямляясь, — бежать мне? Невозможно! Я не хочу, чтобы вы после краснели за меня.

— Вы произнесли мой смертный приговор, Леона, вы никогда не любили меня! — воскликнул он вне себя от отчаяния. — Прощайте, вы свободны, — добавил он затем, низко кланяясь.

— Да! — проговорил чей-то насмешливый голос, от которого кровь застыла у меня в жилах, — да, мадемуазель де Борегар свободна! Но вы, барон де Гриньи, вы не свободны!

Кругом нас появились лакеи с зажженными факелами. Мой отец и брат выступили вперед. Первый был мрачен и молчалив. Второй — это он обратился с такими словами к Арману — второй насмешливо улыбался.

Мне казалось, что земля разверзлась предо мною. Я слушала и смотрела как во сне. Арман, наоборот, не казался ни взволнованным, ни изумленным.

— Ловушка! — проговорил он презрительно. — Признаюсь вам, — сказал он, оборачиваясь ко мне, — не знаю, кого мне обвинять в этом подлом предательстве!

— Это вы подлец и негодяй, барон де Гриньи! — крикнул мой брат.

Арман улыбнулся, вынул свою шпагу, переломил ее о колено и бросил к ногам герцога и маркиза де Борегар.

— Хорошо! Да, впрочем, не стоит ломать себе голову над выяснением этого обстоятельства. Может быть, это ловушка? Тогда убейте меня, господа! Или вы желаете драться со мной на дуэли?

Согласен, но только не при ней! Теперь же позвольте мне пройти, а завтра я весь к вашим услугам.

И он холодно отстранил их.

Затем он обернулся ко мне.

— Леона, — сказал он мне, — вы не ответили еще мне.

— О! — вскричала я с тоской, — о, Арман! Зачем вы просите у меня согласия на то, на что я не могу согласиться? Бежать с вами — погибнуть в глазах света! Ах! Нет!.. Это невозможно! После такого скандала вы сами откажетесь назвать меня своею женой!

— Леона! Во имя Неба! От вас отнимают счастье всей вашей жизни… и осуждают на несчастную жизнь и меня!

Глава XVII. ДВЕ ОЧАРОВАТЕЛЬНЫЕ ЕХИДНЫ

После недолгого молчания Леона снова продолжала свой рассказ.

— Ты не можешь себе представить, дорогая Камилла, безумный ужас, охвативший меня при виде этих людей, вынырнувших из темноты, как ужасные призраки. Красноватый свет факелов придавал им кровавый оттенок. Свирепое выражение лиц, сверкающие лезвия шпаг, мрачное молчание, последовавшее вслед за высокомерным ответом барона де Гриньи, — все это пронеслось вихрем в моем мозгу, и я в невыразимом ужасе, полумертвая, опустилась на траву под деревом. Рыдания душили меня. Господь сжалился надо мной. Он послал мне слезы. Я плакала. Я чувствовала себя спасенной. Мое положение было ужасно. Посреди смертельной опасности, носившейся над головами этих гордых, надменных людей, я чувствовала, как всеобщее презрение тяготело надо мною. У меня хватило мужества и силы отказаться от предложения Армана; но разве я поступила хорошо, согласившись на свидание и явившись на него? Они не считали это жертвой с моей стороны.

Ни отец, ни брат не удостоились бросить мне ни одного сострадательного взгляда. Поступок барона де Гриньи поразил их. Но удивление их продолжалось недолго. Взглянув друг на друга, отец и сын медленно подошли к противнику. Л тот, высоко подняв голову, с блестящими глазами, с презрительной улыбкой и скрестив руки на груди, с невыразимым презрением смотрел на них. Подойдя к нему на расстояние шпаги, герцог де Борегар и его сын остановились. Наступила страшная минута. Мой отец первый нарушил молчание.

— Милостивый государь, — сказал он холодно, — вы проникли сюда, как вор. На своей земле я полноправный судья, и никто не может помешать мне наказать вас так, как вы этого заслуживаете.

Вместо всякого ответа барон де Гриньи пожал плечами.

— Но, — продолжал в том же тоне герцог, — добродетель и высокая нравственность мадемуазель де Борегар защитили ее от ваших постыдных посягательств и гнусных преследований настолько, что моя помощь была ей не нужна.

Арман молча посмотрел на меня. Я никогда не забуду этого взгляда.