Фото на развалинах
Шрифт:
Рука заболела. Я поднёс её к губам, слизнул кровь. Я был не прав. Надо было не скрывать от Наташи свои чувства, а вытравить их, как только они появились. Никакой любви в моей жизни больше не будет. Хватит.
Не помню, сколько я сидел на лестнице. Наверное, долго. Мимо прошли какие-то парни, посмотрели на меня и вызывающе громко рассмеялись. Затем сверху послышались шаркающие шаги и сердобольный старушечий голос:
— Мальчик, тебе плохо? — Голос обращался явно ко мне.
Я кивнул.
— А где ты живёшь? — старушка в детстве переиграла в юных следопытов. Второй вопрос
Старушка обошла меня и, внимательно посмотрев мне в лицо, видимо, поняла что-то своим старушечьим мозгом, озабоченно покивала головой и начала спускаться дальше, бурча себе под нос что-то вроде: «Вот молодёжь пошла, такие молодые, а уже напиваются».
Вот такая, ё-моё, человеческая любовь и понимание. Если бы я выглядел как сердечник или язвенник, то старушка прошаркала бы назад в свою квартиру и вызвала бы «скорую», а если выглядишь, как пьяный, то изволь подыхать на месте, потому что пить тебе рано. Я даже улыбнулся от такого поворота дел. Кстати, раз уж я выглядел пьяным, то нужно ж было этому соответствовать. Поэтому дальше мне пришла мысль, и вполне здравая. По крайней мере, меня в будущем ожидала тошнота, головокружение, зато это могло отвлечь от сегодняшнего позора.
Я дождался, пока хлопнет подъездная дверь. Потом поднялся с твёрдым намерением напиться сегодня и отправился вниз по ступенькам. Думая о выпивке и уже представляя её внутри и то, как кружится моя голова после, я столкнулся на лестнице с Виктором Валентиновичем. Я его встретил там, где наверняка не мог встретить! Потому что историк мог быть где угодно: трусливо прятаться от меня в своей квартире, целоваться с Наташей в подъезде, удрать к своей бабушке или к подруге, в космос неожиданно улететь на космическом корабле, но что он вот так попадётся мне на лестнице, я не мог и предположить. Историк тоже был удивлён встречей: он стоял, дурацки открыв рот, и смотрел на меня так, будто я не отбрасываю тени или уже мёртвый, а из головы торчит монтировка.
— Елисей? — спросил он осторожно. — Что с тобой?
В этом вопросе было так много бабкиного «Мальчик, тебе плохо?», что я засмеялся.
— Со мной всё в порядке, я живой, стою у вас в подъезде и собираюсь уйти, — отчитался я, когда смех иссяк, а затем собирался проскочить мимо, но историк задержал меня.
— Ты ко мне приходил?
— Нет, — ответил я, — с крыши спускаюсь.
— Глупая шутка! — строго сказал историк. — Что случилось?
Со своими: «Что с тобой?» и «Что случилось?» Карбони напоминал заезженную кассету, каких в детстве у меня были сотни, пока я их не выкинул.
— Ничего, — отчеканил я.
— Так, — он схватил меня за рукав. — Елисей, ты очень плохо выглядишь. Причина этого мне непонятна, но сейчас я отпустить тебя не могу. У меня предчувствие, что это может плохо кончиться. Пойдём ко мне.
— Всё уже и так плохо кончилось, — грустно ответил я, однако вместо того чтобы вырваться и уйти, покорно пошёл вместе с историком к его квартире.
Не заметив подсохшего уже плевка, Карбони отпер дверь и жестом пригласил меня входить. Я снова оказался в логове своего заклятого врага.
— Разувайся, — приказал мне историк, проследил
— Елисей, — позвал из кухни Карбони. — Иди сюда.
Я отправился на кухню. Историк осмотрел меня, остановил взгляд на кулаке, а потом сказал:
— Рассказывай.
— У вас есть любимая девушка? — спросил я в лоб.
— Да, — ответил Карбони. — А что?
— Да так, — я подвинул к себе табурет и сел.
— Елисей, ты будешь рассказывать, что случилось, или нет?
— Не знаю, — ответил я. Мне пришёл в голову другой вопрос: — А как вы думаете, Грааль существует?
— Думаю, нет, — сказал Карбони. — Хватит загадок. Я устал от них. Ты злишься на меня, не разговариваешь со мной, потом вдруг оказываешься у меня в подъезде…
— Хорошо, — согласился я, — сейчас я вам всё расскажу. Напоследок.
— Напоследок?
Конечно, да. Это было очевидно. Если я ему всё расскажу, мне придётся уйти домой и покончить с собой. Или бросить школу. Или убить его. Вариантов, в общем, не так и много.
— Вас любит Наташа Титова.
— Ну у меня были такие подозрения. И что? — Карбони смотрел на меня, как будто сам был подростком-дебилом и мои слова для него ничего не значили.
— Что же вы так тупите? — психанул я. — Она любит вас, я — её. Что тут непонятного?
Он тоже взял табурет и сел. Теперь мне не надо было задирать голову и смотреть на него снизу вверх.
— И что же произошло сегодня? Она тебя бросила из-за меня?
— Нет. Я же не был её парнем. Как можно бросить того, кто тебе никто?
— Значит, — он задумался, — ты спокойно любил Наташу Титову, но вы не встречались… Потом появился я, и любить её, просто сидя на задней парте, стало проблематично.
Его странная логика завела меня в тупик. Я молчал.
— Елисей, — сказал историк, — девушки часто влюбляются в учителей, мальчики — в учительниц. Тут ничего необычного нет. Эти влюблённости быстро проходят, пойми. Если ты любишь Наташу, мог бы ей это показать. Наверняка, она бы обратила на тебя внимание. И влюблённость в меня у неё бы прошла сама собой.
Я пожал плечами.
— Ну а Грааль-то тебе зачем?
— Так, чтобы был. Знаете же эту легенду, будто он счастье приносит. Чем плохо?
— Ну да, Грааль, лампа Аладдина ещё, — сказал историк, вздыхая. — Ты так хочешь волшебства?
— Не помешало бы. Чтобы всё и сразу иметь, легче жить и всё в мире объяснить, — ответил я.
— В принципе я тебя понимаю. Волшебство вроде бы вещь хорошая. Только оно уменьшает человеческие усилия. Всё по мановению волшебной палочки, по чудотворному заклятию и так далее. Делать ничего не надо, сиди на попе и маши этой самой палочкой.