Фотография на память
Шрифт:
— Пошли.
Вадим проводил их взглядом.
Слабосильная лампочка под потолком светила так, что скрадывались углы, а пол и стены казались зыбкими. Видимо, она была в родственных отношениях со светильником в кафе.
Вадим попробовал сесть.
Комната поплыла, аттракционом раскручиваясь вокруг него, но вцепившись в оказавшуюся под рукой алюминиевую трубку раскладной кровати, ему удалось ее остановить.
Во рту таял яблочный вкус.
Куртки нет, ботинка нет, даже носка
Он посмотрел на него с недоумением.
— Извините, — прижимая клетчатый плед к груди, встал перед ним Скобарский, — вы откуда… Вам что надо от меня?
— Ничего, — сказал Вадим.
— Вы понимаете, что я могу вызвать мили… полицию? Я думал, что вы по объявлению. Но теперь я даже не знаю…
— Извините, — Вадим привстал, — я пойду. А то действительно…
— Куда пойдете? — Скобарский подал ему плед. — Вы в таком состоянии уйдете куда-нибудь в никуда. А мне отвечать.
Вадим накинул плед на плечи.
Стало теплее. Вряд ли от пледа. Просто стало теплее.
— Спасибо.
Скобарский подтянул стул.
— Вам сколько лет, молодой человек?
— Двадцать восемь.
— У-у! — всплеснул руками Скобарский. — И уже не хотите жить?
Вадим усмехнулся.
— Как-то незачем.
Скобарский фыркнул.
— Незачем. — Он придвинулся. — У меня вот была минута слабости, отчаялся. Денег нет, Олежек синеет, задыхается. Вот просто… Два миллиона, а где я их возьму? Хоть банки грабь или в подворотне какой карауль… Все из рук. Беспросветно, понимаете?
Он улыбнулся, поправил на Вадиме плед.
— А потом вы.
— Я?
Скобарский оглянулся в темноту коридора, на слабый свет из-под прикрытой двери.
— Ну да, — понизил он голос. — В вас было что-то… Я поверил, понимаете? Вы десять минут пробыли, а я поверил! Что все преодолею, что выдержу, что наскребу… Что люди хорошие встретятся. Что главное, не сдаваться. Как бы то ни было — не сдаваться. А вы вдруг — незачем.
Вадим спрятал подбородок в коротком ворсе.
— Алька тоже говорила, что во мне что-то есть.
— Алька? — озадачился Скобарский. — Это как Верка на стене?
— Нет, это я так, так… У вас счет есть?
— Какой счет? В банке?
— Нет, от клиники этой, dear Dmitry которая.
— Вы серьезно?
Вадим кивнул.
— Погодите, у меня пиджак там…
Скобарский выскочил в коридор, что-то стукнуло, звякнуло в полумраке, зашелестело.
— Вот, — он появился с бумагами, с ожиданием в глазах, — тут и письмо, и счет, наверное. Письмо я, кажется, показывал.
Вадим просмотрел листы.
— Вы можете пойти со мной завтра?
— Куда? — испугался Скобарский.
— В банк.
—
— Я хочу сделать перевод. И все.
Скобарский молчал долго.
Смотрел, искал что-то в Вадимовом лице, безотчетно запустив пальцы в волосы на затылке.
— Погодите, — наконец произнес он, — я не верю. Я даже не знаю вашего имени…
— Вадим.
— Я боюсь, Вадим.
— Чего? Вы же только что решили не сдаваться.
Скобарского качнуло. Совсем как Вадима на лестничной площадке.
— Просто… Я не могу. Мне надо сообразить. Я отвык от такого… от таких подарков. Я, простите… вы же все-таки не за квартиру?
Вадим, устало прикрыв глаза, пожал плечами.
— Да нет.
— Не понимаю, — пробормотал Скобарский. — Какой-то ступор у меня. Откуда вы, Вадим?
— Я вам потом объясню. Хорошо? Двадцать пятого.
— Но почему два…
Скобарский осекся, заметив, что Вадим, закутавшись, свесил голову.
— Вот что, — зашептал он, осторожно укладывая его обратно на "раскладушку", — вы, в общем, спите здесь, а я лягу с Олежкой, там можно, так будет лучше. Но дверь я, чтоб вы знали, закрыл.
Он щелкнул выключателем. Лампочка погасла.
Скобарский постоял еще, в темноте глядя на силуэт неподвижно лежащего человека, затем на цыпочках вышел.
— Алька, — произнес Вадим.
Всю эту жуткую, мертвую неделю Алька не снилась ему ни разу.
Мерещилась. Чудилась. Но не снилась. Он проваливался в черную пустоту и восставал из нее. Проваливался и восставал.
Без ее лица, без ее глаз.
Но сегодня сон вдруг вернул ему ночь в середине июля. Душную, лунную, с распахнутым настежь окном…
— Алька.
Вентилятор на штанге жужжал и раскачивался, перемешивая жаркий воздух комнаты. Только толку от его перемешивания было чуть.
Алька лежала, закинув на Вадима ногу, обняв рукой, голая, потная, и дышала ему в основание шеи. А еще закручивала пальцем волоски на груди.
— И почему я тебя люблю?
По часовой, против часовой.
Вадим склонил голову к ее макушке.
— Не знаю. Сам думаю: почему?
— Хочешь, скажу? — спросила Алька.
И дернула волосок.
— Ай, — Вадим поймал ее руку. — Наверное, потому, что из меня можно выщипать все волосы.
— И это тоже, — рассмеялась Алька, затем уперла острый подбородок чуть ниже ключицы. — А еще версии есть?
— Ну-у… — он посмотрел в зыбкую темноту потолка. — Я хомяк, я не люблю твоих друзей, я не люблю твой образ жизни, хотя и мирюсь с ним, я гнусный тип, в голове у которого одни деньги и который жмет их, как может. — Он вздохнул. — В общем, наверное, за это. Или нет, за это, наверное, не любят.