Фотомодель. Часть 2
Шрифт:
"Люблю", - повторяла Илона, плача и пряча лицо в хризантемы.
Заплатив по тарифу и сверх чаевые, бросилась поскорее к подъезду поставить лиловые цветы в хрустальную вазу.
Как глупо забыть подарить актеру цветы!
Зал аплодировал стоя, а она, Илона, не могла даже встать.
Оскар умер, а она, Пэгги, предала его, ушла из его жизни навсегда.
Запоздалым раскаянием ничего не исправить.
Осталась только Вечность.
Осталась целая вечность.
"Цветы нужнее мне, - мысленно утешила себя Илона.
– Завтра у меня День Рождения".
15
На следующий
– Привет, Иветта...
– Я не Иветта.
– Изольда. Какая разница, ведь все мы люди, правда?
– Для актера, наверное, все равно.
– Почему "для актера", Илона? Почему сразу "для актера"? Я просто человек. Просто человек...
"Просто человек" прозвучало всхлипом.
– Что-то случилось?
– Да, случилось! Случилось!
– с вызовом ответил Вишневский.
– Ты забыла подарить мне букет. Унесла его с собой. Наверное, я недостаточно хорошо играл?
– Ах, это! Ну, это не самое страшное, что может случиться в жизни.
– Не самое страшное?
– всхлипнул Вишневский.
– Конечно! Вам, занудам, легко и ничего вам не страшно, у вас все ра-ци-о-наль-но. Нет бы просто вдыхать воздух полной грудью, - Вишневский громко вдохнул влажный воздух.
– Вот так! А больше мне и не нужно ничего - ни букетов, ни любви, ни Дней рождений. Празднуйте сами, ешьте конфеты, пейте шампанское. Мне все надоело. Надоело. Мне все надоело и я решил... Подожди, я сейчас высморкаюсь, и если положишь трубку, я немедленно покончу с собой.
Вишневский громко прочистил нос.
– Да, на чем я остановился? На том, что сегодняшний день, Изольда, день твоего рождения, станет началом моего конца. Да, ты, конечно, права, Изольда. Ты всегда права, Изольда. Я бездарность. Бездарность. Слышишь, дождь пошел сильнее?
Капли дождя ударялись о воду. Значит, Вишневский где-то рядом с водоемом.
– Сама природа плачет обо мне. Да, я бездарь, Илона. Только не говори мне, что я гений, я все равно не верю тебе. Смагдина бы заслужила твой букет, а я - нет. Да, я плохой муж, плохой любовник. Я был...
– Вишневский театрально замолчал.
– Сейчас я скажу тебе то, что никогда не говорил никому и уже никогда не скажу. Я был человеком, который хотел сделать что-то хорошее в этой жизни, сделать мир хотя бы немного лучше. Но мир победил, мне остается только сказать... А что сказать? Все сказано давно.
"До свиданья, друг мой, до свиданья,
Милый мой, ты у меня в груди.
Предначертанное расставанье
Обещает встречу впереди..."
Разве скажешь лучше, Изольда?
– Ты пьян...
– Да, я пью. А кто не пил? Блок пил, Есенин пил, Высоцкий - пил. И даже Крылов пил и предавался обжорству, хотя, между прочим, дожил до солидного возраста...
– А кто не пил?
– Кто не пил?
– задумался Вишневский и засмеялся.
– Не знаю... Волков не пил.
– Какой Волков?
– Который написал "Волшебник Изумрудного города".
– Ты уверен, что он не пил?
– засмеялась Илона.
– Детский
– Но не пытайся настроить меня на другую волну, ничего из этого не выйдет...
Где-то громко залаяла собака.
– Где ты сейчас?
– Где я сейчас? Кого вообще волнует, где я и что со мной, да это и не важно, ведь скоро я буду в лучшем из миров.
Вишневский выругался матом.
Раздался всплеск.
– В лужу наступил...
– почти довольно прокомментировал он.
– Мерзкая погода. Слякоть. Ни зима и ни весна. Но разве кого-нибудь волнует, как мне одиноко и промозгло? Нет, никого. Прощай, Иветта. Да, здоровья тебе и счастья в личной жизни. До встречи в лучшем из миров!
Вишневский нажал отбой, а Илона завороженно смотрела на лиловые хризантемы, да, умом она понимала, что только что перед ней был разыгран очередной моно-спектакль, в котором ей снова была отведена роль одновременно и главной героини, истинной героини своего времени, расчетливой бездушной леди, не способной понять нежную душу актера, и зрителя.
Пэгги Блу просто ангел, ведь ее вынудили предать обстоятельства, а ее, Илону, не вынуждает никто.
Снова это отвратительное чувство вины. Как крючок, запутавшийся в жабрах. Торжество рыбака на берегу, который еще немного, и лишит ее возможности дышать и, довольный, отправит на раскаленную сковородку.
Не верь ему, Пэгги Блу.
Он притворяется.
Он не умрет.
Умом Илона понимала, что ничего страшного не произойдет, что завтра утром Вишневский с похмельным синдромом в обнимку пойдет на работу и даже забудет весь сегодняшний разговор, а потом зачем-то вдруг опять позвонит. Может быть, чтобы поставить очередной телефонный моноспектакль. И она почему-то будет даже рада этому нелепому звонку.
А потом будет удивляться нелепой мысли "а мог бы у них с Вишневским быть роман". С актером, живущим где-то на тонкой грани между сценой и зрительным залом, где-то там, где уже закончилась игра, но еще не началась реальная жизнь.
И вообще было бы крайне глупо влюбиться в актера. Все-таки мир театра для нее хоть и близкий, но совершенно чужой, как и сам Вишневский.
Полночи Илона не могла уснуть, а наутро первым делом позвонила своей бывшей однокурснице, теперь заведующей литературной частью театра, расспросить о закулисных делах, что с ногой Смагдиной и все ли живы-здоровы остальные актеры, не предвидится ли других замен, - погода мерзкая: то дождь, то мороз, надоел этот гололед.
Оказалось, у Смагдиной сильный вывих, а другие все живы-здоровы, особенно Вишневский, репетирует новую роль.
Илона с облегчением вздохнула и принялась за работу.
16
Илоне всегда нравились люди, которые умеют удивлять.
Утро. Чашечка кофе. Звонок с незнакомого или как будто вроде знакомого номера.
– Алло.
Не представляясь:
– Здравствуйте, Илона. Вы можете говорить? Сразу предупреждаю, что вас удивят мои слова...
– Могу, - вышла Илона в коридор, увешанный урбанистическими фотографиями - выставка девушки фотографа-раффера. Безумно и красиво.