Фрагменты (сборник)
Шрифт:
– Ты что, собрался в меня тыкать этими не стерильными предметами?! Да у меня же заражение крови будет!
Нет. Этого он не услышит, но в глазах появится страх. Именно страх умереть от заражения крови, СПИДа или сифилиса. Хотя большинство из них понимали, что умрут раньше, чем вирус начнет разрушать организм.
Охотник достал шило и покрутил его перед глазами девушки. Страх был, но еще ему показалось, что на секунду в глазах вспыхнуло понимание того, что на самом деле происходит. Вспыхнуло и погасло. Страх все-таки пока преобладал над всеми другими чувствами.
– Ну,
Размахнулся и воткнул шило в тыльную сторону ладони. Девушка дернулась, что-то промычала и начала закатывать глаза. Он ударил ее по лицу. Кровь пошла носом, расплываясь по скотчу.
– Не спи, милая. Мы только начали. – Он нагнулся к ней и лизнул окровавленный скотч. – Продолжаем?
Вынул шило из кисти, из ранки поднялся небольшой фонтанчик крови и тут же затих. Девушка плакала. Она не понимала, за что. Никто не понимал. Даже отъявленный мерзавец будет уверен в своей невиновности в случае наказания. Нет, Охотник не верил им. Только ярость, только ненависть. Только тогда открывается их сущность.
Он достал канцелярский нож с красной ручкой. С треском вынул лезвие и осмотрел его. Ржавчина покрыла даже режущую кромку. Новые лезвия по остроте уступали разве что скальпелю, но сейчас он сомневался. Сейчас срезать небольшой лоскуток кожи будет трудно.
Охотник погладил девушку по нежному предплечью. Провел ножом от локтя до кисти и обратно. Не нажимая, не вдавливая ржавое лезвие в плоть. Разведка перед боем. Руки девушки были грязными.
– Где же ты так испачкалась? Ай-ай-ай. Ну, ничего, мы сейчас грязное-то уберем.
Он надавил на нож, и лезвие погрузилось в плоть, оставляя бордовую дорожку. Девушка снова затрепыхалась словно мотылек. Нет, она еще не готова. Он сделал надрез поперек руки перпендикулярно первому и отложил нож. Теперь ему нужна была аккуратность, чтобы не прихватить лишнего. Он взял скальпель и принялся за работу. Надрезал уголок и взялся двумя пальцами, немного потянул, и миллиметр за миллиметром лоскуток кожи начал отходить от бывшей хозяйки. Кровь сочилась по кусочкам жира. Он сделал последний надрез, и лоскуток отделился от руки, обнажив неровный, бордовый от крови четырехугольник. Девушка на этот раз не потеряла сознание. Она корчилась от боли, плакала и смотрела на Охотника с мольбой о пощаде в глазах.
Он хотел ее пожалеть. Очень хотел. Именно за этим он и здесь. Именно за этим и она здесь.
Он отбросил лоскут кожи, обошел девушку и встал за спиной. Взял в руку влажные от пота волосы и понюхал их. Аромат духов перемешался с запахом пота. Странно, но он не чувствовал сейчас запаха страха. Он потянул ее за волосы и резко провел скальпелем по коже. С неприятным чавканьем часть скальпа отошла от черепа. Девушка задергалась, и кузов наполнил запах страха, смрад безысходности. И это ему не понравилось. Безысходность равна отказу от поиска выхода, от борьбы, от желания повернуть все в свою пользу. Безысходность – это нахождение положительных моментов даже в собственной смерти.
Он снова обошел стул и встал перед трясущейся (скорее
– Ну как ты, милая? – Он показал ей скальп. – Ты хочешь, чтобы все закончилось? Ты хочешь, чтобы все закончилось?! – закричал он и со злостью отбросил окровавленный скальп в угол фургона. – У нас ничего не может закончиться, потому что ни хера еще не началось! – Он нагнулся к девушке. – Смотри на меня! – приказал он, когда она попыталась отвернуться. – Чем раньше ты меня возненавидишь, тем быстрее это закончится.
Она его ненавидела с тех пор, как поняла, что ее похитили. Он был уверен в этом. Но это была ненависть бытовая, что ли. Ненависть к соседу, время от времени выливающему под калитку помои. До ярости еще далеко, так, тихая злоба.
Он снова взял шило и не раздумывая воткнул в кровоточащий четырехугольник на предплечье. Девушка закрыла глаза и замычала. Охотник удовлетворенно кивнул и достал длинногубцы. У трети после манипуляций с этим инструментом появляются первые признаки настоящей ненависти.
Охотник подошел к девушке, погладил по еще здоровой кисти, взял за средний палец и поднес к нему длинногубцы. Подсунул под длинный ноготь одну «губу», накрыл отполированную второй и дернул. Видимо, он плохо сжал в руках инструмент, потому что ноготь сломался, не причинив девушке особой боли. Он проделал то же самое с каждым ногтем этой руки. За каждой «чешуйкой», прихваченной длинногубцами, тянулись кровавые нити. Закончив с ногтями, Охотник посмотрел в глаза девушки. Ничего… Или все-таки что-то промелькнуло? Что-то типа: чтоб ты сдох! Хорошо. Нельзя останавливаться. Жгучая, но тихая боль может утопить в себе зародыш ярости. Тогда как острая нарастающая может, словно вулкан, выплеснуть ненависть и агрессию.
Он схватил молоток и ударил по руке с одним-единственным ногтем. Девушка дернулась, скотч впился в кожу, оставляя белые отпечатки. Он даже думал, что вот она, ярость, поэтому не сдержался и ударил молотком по ноге в сандалии на пробковой подошве. Кажущиеся в полумраке черными лямки лопнули вместе с кожей, кровь побежала тоненькими струйками, огибая пальцы, давно не видевшие педикюра. Он впервые заметил неухоженные ногти на ступнях. Издеваться над принцессой или крестьянкой – такого вопроса даже не стояло. У него была абсолютно другая цель. И будь у его жертвы одна нога, а на ней десять пальцев с педикюром через один, даже это его не смогло бы остановить.
Охотник пересчитал пальцы девушки. Так, на всякий случай. Десять, причем на обеих ногах вместе. А вот сандалию она все-таки одну потеряла.
– Дурашка, говорил же, не трепыхайся, – улыбнулся он. – Как же ты теперь без одной сандалии? Чего молчишь? – Он присел на корточки и погладил голую ступню. – Ты должна сказать: ты, что издеваешься?! – Мужчина начал кривляться, говоря высоким голосом. – Какая, на хер, сандалька?! Я умру раньше от потери крови или болевого шока, чем от воспаления легких! – Закончив театральную постановку одного актера, мужчина улыбнулся единственному зрителю и добавил своим голосом: