Франция в эпоху позднего средневековья. Материалы научного наследия
Шрифт:
Превознесение французского королевства и французов с помощью доказательства, что они богоизбранный народ, могло подчас доходить до утверждений, выдвигавшихся, например, знаменитым легистом Пьером Дюбуа, что весь мир вообще должен быть подчинен французам.{310} Подобные мысли весьма показательны, поскольку являются логическим завершение представления о французах как новом народе Израилевом.
Можно сказать, что национальное самосознание зародилось и получило жизнь, будучи оплодотворенным идеей «монархии божьей милостью». Понятие нации существовало в неотрывной связи с понятием королевства. Поэтому А. Шартье в «Письме о Жанне д'Арк», обращаясь к своему адресату, пишет: «Если спросишь, к какой она нации принадлежит, отвечу — она из королевства».{311}
В XIV–XV вв. получают распространение
Наиболее популярной была версия троянского происхождения французов, согласно которой их предками были спутники сына Гектора Франсиона, покинувшие Трою после ее разрушения. От имени Франсиона происходит якобы и наименование франков и французов.{312} Приводились и другие этимологии названия страны и ее населения, но в любом случае имени франков и французов придавали особую важность, поскольку оно свидетельствовало об их исконном свободолюбии. Именно благодаря любви к свободе, как пишет анонимный автор «15 радостей брачной жизни» французы не покорились римским императорам и в конце концов отвоевали у них свои земли Франции, после чего «все другие народы», пребывавшие в рабстве, пожелали жить во Франции, чтобы быть свободными, «francs». «И тогда-то Франция стала самой благородной страной на свете, самой богатой, самой населенной и лучше всех застроенной, процветающей в богатстве, науке, благоразумии, в католической вере и всех прочих добродетелях».{313}
Глубоко укоренившимся среди образованных слоев общества было убеждение, что французы — прямые наследники греков и римлян, перенявшие их ученость, доблесть и величие. «Греки обладали знаниями, прекрасными науками, великой мудростью жизни и большим искусством красноречия наряду с высокой воинской дисциплиной, благодаря чему они вознеслись над всем миром. Но римляне своей искусностью впоследствии лишили их всего этого и присвоили себе славу мира и верховную власть над всеми народами… А по прошествии долгого времени эти знания и науки вместе с законами человеческой жизни и воинской дисциплины по воле божьей и благодаря заслугам наших отцов оказались перенесенными к нам, французам».{314} Им же перешла и верховная власть над миром: «Всемирная монархия и верховная власть некогда были переданы от ассирийцев персам, от персов грекам, от греков римлянам, а от римлян — в руки французов…»{315}
В королевстве Франции видели образ небес, исполненный божественной символики: «С давних пор королевство Франции блистает, возвышаясь над другими королевствами благодаря тройному превосходству в соответствии с тремя ипостасями Святой Троицы — превосходству в могуществе, мудрости и доброте.
Поэтому оно несет на себе образ Троицы: могущественно силой своих рыцарей, обладает мудростью благодаря знаниям и образованности своего клира, пребывает во благе великодушием и милосердием своих государей».{316} А что касается главного города королевства Парижа, то казалось, что он «в действительности не отличается от Рая, но небольшое отличие есть в названии, поскольку слово Париж происходит от слова Парадиз».{317}
Идея национального превосходства Франции и французов служила цементирующей основой складывавшегося национального самосознания. Справедливости ради нужно сказать, что высокий политический авторитет французской монархии и сильное влияние французской культуры на западный мир в XIV–XV вв. создавали весьма благоприятные условия для укрепления представлений о таком превосходстве, тем более, что панегирики в честь Франции в ту эпоху складывали не только французы. Ореол величия и религиозно-культурного лидерства этой страны, которую иностранцы наделяли политическим и национальным единством в гораздо большей мере, чем сами французы, казался последним еще более ослепительным, когда они смотрели на Францию глазами, почтительными или восторженными, людей других наций. Сориентированное на сакральную персону короля и общих предков национальное самосознание с трудом обретало под ногами территориально определенную, географическую почву. Это было естественным следствием того, что Франция и французское королевство долгое время мыслилось по-феодальному, как прежде всего человеческие общности, связанные теми или иными
Стоит указать еще на один очень важный фактор становления национального самосознания. Фактор, мимо которого прошли многие исследователи этой проблемы. Лишь американский историк Дж. Пост отдал ему должное, хотя специально этот вопрос не рассматривал, когда в своей работе «Исследования по средневековой правовой мысли» подчеркнул, что необходимым условием развития новой, нефеодальной теории национального государства и национального сознания является секуляризация мысли, совершающаяся благодаря идее природы и естественному праву. «Государство и национализм возникли в результате подъема секуляризированного натуралистического духа, отодвинувшего Бога от мироустройства и человека».{318}
Именно натуралистические идеи, о которых уже шла речь в предыдущей главе, существенно продвинули вперед формирование национального самосознания, дав ему возможность обрести почву под ногами и небо над головой и привязав к закону Природы.
«Почва под ногами и небо над головой» — это в данном случае не метафора. Натурализм действительно укрепил национальное сознание представлениями о географической среде обитания, складывающейся из земных и небесных (не в религиозном смысле) условий, предопределяющих национальные характеры. Что касается французской нации, то со второй половины XIII в. в литературе натуралистические доводы начинают все шире использоваться для доказательства ее превосходства над другими.
Так, П. Дюбуа, утверждая, как было сказано выше, что весь мир должен быть подчинен французам, в доказательство выдвигает и тот довод, что «в названном королевстве гораздо лучшее расположение звезд и их влияние более благотворно, чем в других землях и королевствах». Поэтому «французы много более рассудительны и в поступках уравновешеннее, чем любые другие нации; им редко или никогда не изменяет здравый рассудок, чего не скажешь про других»{319}.
П. Дюбуа, подразумевая под французами вообще подданных короля, все же по традиции выделяет Иль-де-Франс как наиболее благоприятную в природном отношении область, где люди рождаются, осененные особой благодатью природы: «Благодаря доброму расположению и гармонии небесных тел люди, зачатые, рожденные и воспитанные в королевстве франков, особенно возле Парижа, нравами, твердостью, силой и красотой естественным образом намного превосходят уроженцев других стран».{320} Позднее, на протяжении XIV и XV вв., при рассуждениях подобного рода выделение жителей Иль-де-Франса прекращается, хотя употребление понятия «француз» применительно именно к ним продолжалось.
В XIV в. окончательно сложилась теория климатов, объясняющая национальные различия и причины великих достоинств французов. В более или менее полном виде она излагается писателем Жаном де Жанденом: «Божественное провидение разместило плодородные долины всей Франции под таким расположением небесных светил и обеспечило им такое влияние их сияющих лучей, что их жители не страдают от леденящего и чрезмерного холода и не боятся действия убийственной жары…» Выделяя таким образом три климата, он пишет о действии жаркого, что он «подогревает в человеке естественный пыл, так что кровь закипает возле сердца, приводя людей в состояние такого гнева, даже дикой ярости, что они не способны быть мудрыми и пользоваться здравым рассудком, чтобы предвидеть будущее». Холодный же климат «поражает заледенелые сердца чрезмерной робостью… Но третий климат, существующий во Франции, является промежуточным между двумя крайними; благодаря природной уравновешенности он берет от первого мужественную силу и дух величественности, а от второго — способность к мудрому предвидению. Из этого я делаю вывод… что управление всем миром должно принадлежать славнейшим и сувереннейшим королям Франции, по крайней мере по праву их врожденной склонности к добру».{321}
Позднее представление о трех климатах было увязано с понятиями темпераментов, и Ф. де Коммин, например, сравнивая англичан с французами, писал, что «по натуре англичане очень холеричные люди… как и все народы холодных стран. Наша страна расположена между холодными и жаркими странами… и таким образом мы берем кое-что и от жаркого пояса, и от холодного, поэтому люди у нас двух темпераментов». Заключает он свое рассуждение словами: «По-моему, во всем мире нет страны, лучше расположенной, чем Франция».{322}