Франция в эпоху позднего средневековья. Материалы научного наследия
Шрифт:
Война, внешняя или внутренняя, становится естественной, неизбывной, хотя по-прежнему воспринимается как страшное зло. Но в борьбе с ним люди все более уповают на королевскую власть, вера же в способность самого общества одолеть дурные страсти, порождающие посредством нравственных усилий его членов, иссякает.
Поэтому в общественной мысли Франции XIV–XV вв. политические идеи становятся зоной наиболее активного обновления идеологии.
Глава III.
ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИДЕИ ВО ФРАНЦИИ XIV–XV вв.
Динамичное
Развитие политических идей, как и социально-этических, сопровождалось усложнением социального сознания, в результате чего возникали самые разные комбинации новых и старых идей. Социальное сознание — это, конечно, абстракция, и важно по возможности выяснить социальные границы распространения тех или иных представлений. К тому же процесс идеологического развития никак нельзя назвать мирным, особенно в сфере политической мысли. Борьба идей была не менее ожесточенной, нежели борьба социально-политическая. Границы распространения определенных идей — это границы, разделяющие соответствующие политические интересы и цели, за которыми стоят те или иные социальные классы и группы. Поэтому их дифференциация представляется совершенно необходимой для понимания характера эволюции идеологии, а вместе с тем и эволюции социально-политического строя Франции.
Средневековая политическая мысль во Франции была традиционно монархической. Король персонифицировал собой государство, и государственная власть была почти исключительно властью королевской. Поэтому обновление политической мысли происходило прежде всего путем возникновения и распространения новых представлений о полномочиях короля, его правах и обязанностях. С ростом полномочий персона короля как бы обретала новые лики и благодаря пристрастию средневековой мысли к аллегории выступала в новых обличьях. В начале XV в. Ален Шартье выделяет три таких лика, проводя аналогию с Божественной Троицей, говоря, что в короле соединяются три человека: «человек божественный, человек моральный и человек политический».{346}
По существу эта выразительная аллегория отражает весь комплекс политических представлений, сложившихся к этому времени во Франции. Поэтому, если рассмотреть, что кроется за каждым из этих «ликов» и как они формировались, то можно получить достаточно полную и ясную картину развития политической мысли.
В первую очередь обратимся к представлению о короле как «человеке моральном», поскольку оно было наиболее распространенным и традиционно устойчивым, естественно вытекавшим из этической духовной культуры. Это если и не самый древний лик, то наиболее привычный и наиболее понятный средневековому человеку.
1. Этическая концепция королевской власти
Необычайная власть этического
Мечта о совершенном государе, с которым связывались все надежды на восстановление мира и порядка в разоренной Столетней войной стране, присутствует почти во всей разнообразной по жанрам литературе той эпохи. Как замечает Ж. Кринен, «его поразила явная общность идеала, которая объединяет Ж. Жерсона не только с его университетскими коллегами, Ж. Куртекюиссом и К. Кламанжем, но также и с поэтами, писателями и историками… которые единообразно выражают одни и те же заботы».{349}
В общности идеала и единообразия мышления в действительности нет ничего удивительного, поскольку это было предопределено общностью этического сознания с характерной для него логикой политической мысли. Именно на этой логике и стоит остановиться, ибо в упомянутых исследованиях она выявлена слабо, хотя они и содержат обстоятельный анализ разных вариантов этического идеала монархии и их эволюции.
Ален Шартье, говоря о короле как «человеке моральном», поясняет, что это требует от него быть «преисполненным добродетели, держать в руках управление домом, быть прекрасным семьянином и великодушным отцом», за что он удостоится спасения души.{350}
По сути дела в его словах выражена истина, хорошо известная античности, согласно которой не может человек хорошо управлять государством, если он не способен управлять своим домом и своими страстями. Эта истина обрела в христианско-нравственном сознании новую силу благодаря тому, что она одновременно определяла и путь спасения души. Наиболее точно и лаконично ее позднее сформулировал Эразм Роттердамский: «Nemo rex bonus, nisi vir bonus» (He может быть король хорошим, если не является благим человеком).
Идеальный государь — это добродетельный человек, а также доблестный рыцарь, что особенно важно с точки зрения дворянина. Ему в обязанность могли вменяться все возможные добродетели и достоинства в любых вариациях, ибо нравственному сознанию было свойственно убеждение, что «добродетели соединены и связаны так, что если есть хотя бы одна, то обязательно присутствуют и все прочие» (Т. Базен). Поэтому, рисуя облик совершенного государя или характеризуя исторических деятелей, в которых находили это совершенство, писатели не жалели сил, перечисляя похвальные достоинства. Как делал, например, Г. Грюэль в «Хронике Артура III, графа Ришмона, герцога Бретонского», который сначала заявил: «…я считаю, что в его время не было лучшего католика, более любившего Бога и церковь, нежели он… и хорошо знаю, что он был преисполнен всех добродетелей», а затем начал их долгое перечисление.{351} В функции короля входило прежде всего сохранение и поддержание мира, порядка и справедливости. Заметим, что то же самое было социальной обязанностью любого человека, особенно рыцаря. По существу и средства представлялись одинаково — добродетели, внутреннее духовное совершенство, без чего не мыслилась возможность прочного порядка и справедливости. Но в отличие от обычного человека, на короле лежала гораздо большая ответственность перед Богом и миром, ибо он один, в зависимости от своих душевных свойств, был способен поддерживать мир или, напротив, нарушать порядок и вызывать войну.