Француз
Шрифт:
Фрэнк погладил се по щеке:
– Знаю… Этому скоро придет конец. Обязательно. Обещаю.
Кэтрин вывернулась из объятий и вошла в дом. На минуту ей захотелось рассказать, что та машина вчера опять здесь была. Ио… может быть, ей только показалось? У страха глаза велики.
Два часа спустя Фрэнк был в кабинете Боба Блетчера.
Хрестоматийная доска-табло донизу была исписана причудливыми фразами, обрывками стихов и отдельными словами с видеозаписи, которую принес Фрэнк.
Вокруг лейтенанта
Рассказ о мужчине, которого Блэк преследовал на мосту, не произвел особого впечатления. Но все же Фрэнк уломал старшего детектива позволить ему публично рассказать о том, что знает. Блетчер неохотно согласился. Утром он обошел всех своих сотрудников.
Многие из них лишились теперь законного перерыва на чашечку кофе, а нескольким детективам, которые едва ли не круглосуточно работали над убийствами, пришлось даже оторваться от работы.
Неприятие Блетчером всей этой затеи усилилось еще больше. И не потому, что он сомневался в способностях и чутье Фрэнка (как-никак Боб – непосредственный свидетель блестящих расследований, которые сделали из Фрэнка легенду национального сыска). А именно потому, что он не сомневался. Блетчер хотел верить Фрэнку Блэку и даже на каком-то, возможно, подсознательном уровне знал, что верит ему. Абсолютно. Было что-то особенное в том, как Блэк заставлял собеседника фокусировать внимание на нужных деталях дела, выдвигать версии, которые потом и оказывались верными. Всего через пару минут собеседник, даже если и не был полностью согласен с Фрэнком, менял свое мнение. Фрэнк Блэк всегда был особенным. Не таким, как все. Он всегда оказывался прав. И это раздражало, выводило из себя других людей.
Фрэнк был профессионалом, асом, в его присутствии каждый чувствовал себя учеником мастера. Даже теперь, в наводненной людьми комнате, он выделялся из толпы – спокойный, стройный, мужественный человек. Он стоял немного в стороне и пристально смотрел на доску. Казалось, что он обладал абсолютной плотностью существования, нежели остальные, в сравнении с ним все прочие казались бесплотными тенями.
Возмущенное фырканье, похожее на тявканье шестимесячных щенят, вернуло Блетчера на землю. Он оглянулся и заметил, как пренебрежительно двое из его подчиненных смотрят на происходящее в центре комнаты. Они поглядывали на часы, демонстрируя чрезмерную занятость. Окрик Блетчера заставил их сесть на место.
Как раз в эту минуту Фрэнк направил пульт дистанционного управления на видеомагнитофон.
– Вот он!
На экране появилось большое и чрезвычайно зернистое изображение – масса черных и белых точек, которые при некотором визуальном напряжении складывались в мужской портрет, выполненный в импрессионистской манере. Скучное, поросячье лицо с расплывшимися чертами. На коже даже в импрессионистской трактовке экрана виднелись
Фрэнк нажал на кнопку "Пауза". Изображение замерло. Он еще не включал звук. Блэк оглядел свою аудиторию: несколько агрессивно настроенных детективов, скрестивших руки на груди, лица скептиков. Скептик-полицейский – это уже серьезно, это почти неизлечимо. Преодолеть собственные стереотипы могут лишь немногие. Лишь у пары детективов на физиономиях читалась искренняя заинтересованность.
Эй, парень, покажи нам шоу, достань кролика из шляпы, открой дверь и представь маньяка.
Здравствуйте, я маньяк, дорогие мои! Браслеты на руки – и за решетку.
Вот это было бы настоящее шоу!
Но он не фокусник, хотя люди, собравшиеся здесь, упорно считали его шарлатаном, помешавшимся, к тому же, на мистике. В реальной жизни все они следовали удобному правилу: "Этого не может быть, потому что не может быть в принципе!". Преодолеть предубеждение оказалось непросто. Одно хорошо – его пока что слушали.
– Девицы из шоу называли его Французом, – начал Фрэнк, указывая на замершее изображение. – Он прижимал к стеклу листки со стихами па французском языке. Мне удалось увеличить изображение и усилить звук оригинала.
Изображение снова ожило. Голос Француза – глухой, искусственно усиленный голос, который скорее мог принадлежать роботу, а не человеку. Зато слова – четко:
– Я хочу увидеть, как ты танцуешь в кровавом приливе…
Фрэнк записывал следом за ним на доске:
Я ХОЧУ УВИДЕТЬ, КАК ТЫ ТАНЦУЕШЬ, ТАМ, ГДЕ КРОВАВЫЙ ПОДНИМАЕТСЯ ПРИЛИВ, И ТОРЖЕСТВО НЕВИННОСТИ В КРОВИ ПОВСЮДУ ТОНЕТ.
И так далее, и так далее, и так далее…
Наконец остановил кассету. На него уставилась дюжина пар ошеломленных глаз.
Блетчер торжественно скрестил руки на груди. Сейчас он напоминал Будду в райском саду. Дородный, довольный весельчак, всего на несколько шагов приблизившийся к разгадке. Однако следовало указать Фрэнку место, чтобы тот не задавался. Впрочем, и собственный авторитет настойчиво требовал расстановки служебных акцентов. Босс – Блетчер. Фрэнк – добровольный, небесталанный помощник. Поэтому Боб сдержал эмоции:
– Что это значит? – спросил авторитарным, но отнюдь не враждебным тоном.
Фрэнк подчеркнул мелом некоторые слова:
– Это отрывок из стихотворения Уильяма Батлера Йейтса, оно называется "Второе пришествие".
Один-два человека утвердительно забормотали, услышав знакомое название. Сколько бы ни ругали американскую систему образования, она все же давала свои плоды. Даже спустя много лет после окончания колледжа. Даже в вопросах литературы, хотя, как известно, американская нация не является самой читающей в мире.
– Нарушена былая связь вещей. Анархия открыто правит миром. Кровавый поднимается прилив, и торжество невинности в крови повсюду тонет, – продекламировал Фрэнк.