Француз

Решетнев Виктор Сергеевич

«Будешь там у себя в Морле пить кофе по утрам из этой чашки, - скажу я ему, - может, вспомнишь то место, где жил. А заодно и нас».

«Буду», - ответит довольный француз.

Помахав Борису в окно рукой, мы с Ирваном одеваемся по-летнему, шорты с кроссовками, и спускаемся вниз.

«Куда едем»? – спрашивает нас Борис.

«На Партизанскую Поляну», - отвечаю я.

Борис улыбается, пожимает нам руки, и мы усаживаемся в его машину.

«Как решились дела в Москве»? – интересуюсь я.

«Нормально, только в связи с падением рубля теперь всё будет у нас не по тридцать пять, а минимум по пятьдесят».

«Что поделаешь», - говорю я.

Боря открывает бардачок и достаёт из него тёмные очки. Солнце сегодня яркое, и по пути оно будет светить нам в глаза. У нас с Ирваном очков нет, вернее, у него есть – плюсовые, как у моей жены, но они не тёмные. Ну а мне пока они не нужны, по крайней мере, читать сегодня я не буду. Мы закрываем двери и трогаемся. Путь наш лежит за город.

До мемориала «Партизанская Поляна» примерно сорок минут езды. Его тоже недавно отреставрировали. К обелискам с именами погибших проложили дорожки из гранитной плитки, выкопали прудик в центре поляны, но главное, установили новую технику, и она впечатляет. Чего тут только нет: танки - современные и времён войны, самоходки, гаубичные орудия, есть даже самолёт. Всё выкрашено в свежую ярко зелёную краску.

Француз фотографирует военную технику. Я залезаю на подножку самолёта АН-2, и он фотографирует меня. Когда-то, работая на Севере и строя газопроводы, я налетал на таких самолётах не одну тысячу километров. Это самолёт-легенда, он и труженик, и боец одновременно. Жену, правда, частенько укачивало в нём, особенно поначалу. Мы всегда смеялись, где он находит в воздухе такие кочки? Потом жена привыкла, а я вообще в полёте всегда спал. И не только в АН-2, но и в вертолёте МИ-8.

Пушки и танки на Партизанской Поляне выстроены красиво, ровненько, в одну линию. Мы проходим мимо, а Ирван останавливается и фотографирует их. Жерла грозных орудий направлены в небо в сторону от солнца.

«Видишь, - говорю я Ирвану, - Украина там, на юго-западе, а пушки смотрят в другую сторону. Мы мирные люди».

Ирван молчит. Я уже объяснял ему, и он в курсе, что война не здесь, не рядом с нами, а в тысяче километров от Брянщины. Об этом он и маме своей сказал. Дай Бог, чтобы конфликт этот побыстрее закончился. Никакие противоречия не должны приводить людей к войне. Это ясно и ребёнку…но не политикам. Француз уважительно смотрит на выставленную технику. Семьдесят лет назад на ней русские люди одержали победу. И подвиг этот не удастся никому: ни замолчать, ни умалить…

Обойдя мемориал и всё осмотрев, мы возвращаемся к входу. Возле него две кафешки, мы заходим в одну из них утолить жажду. Август в этом году, что надо. Кто бы что ни говорил, но я люблю такую погоду. Жара – не холод, и пар костей не ломит, но чего-нибудь попить уже необходимо.

Мы усаживаемся за столики под тентом и заказываем: Ирван – Фанту, я - Колу, а Борис традиционно, как он любит, апельсиновый сок.

Он норовит заплатить официанту за всех нас, но француз не позволяет ему.

«Хотя бы раз и я должен вас угостить, - говорит он, - а то я себя буду неуютно чувствовать».

Официант

приносит заказ, мы чокаемся и пьём за наше здоровье. Я пытаюсь пошутить по поводу наших напитков:

«Русские и французы сидят за столом, - говорю я, - а пьют почему-то американскую хрень. И при этом ещё хают Америку. Но доллары её уважают. Такой вот парадокс».

«И фильмы их тоже смотрят, - прибавляет Ирван, - голливудские блокбастеры у нас во Франции заполонили всё».

«Есть среди них и неплохие», - говорю я.

Часть V. Глава II.

Посидев с полчасика в теньке, мы отправляемся обратно в город.

В лесу возле закрытого железнодорожного шлагбаума приходится остановиться. Скоро должен пройти поезд. Пути здесь вспомогательные, только для грузовых составов, и они не электрифицированы. Состав будет тащить тепловоз, может даже два, спаренные вместе. Всё будет окутано дымом, и ещё от него будет специфический запах, запах пропитанных шпал. Я помню его с детства. Когда-то давно у нас в Почепе на железнодорожной станции работал маневровый паровоз. Он собирал в состав гружёные и пустые вагоны. Паровозик был чёрным, а дым из его трубы всегда валил белый, потому что работал он на дровах, и ещё этот пар со всех сторон. И свистел он всегда мелодично и притягательно. Жена моя говорит, что паровоз – это одно из красивейших созданий человечества. Он будто живой. Сам вроде из железа, а с характером.

Я смотрю на громаду проносящегося мимо гружёного состава и вспоминаю маневровый паровоз моего детства. При этом я автоматически считаю вагоны. Сорок, пятьдесят, шестьдесят... шестьдесят восемь. Считать их – это тоже у меня привычка с детства.

Но вот последний вагон отсчитывается, и состав скрывается за деревьями. Шлагбаум медленно поднимается, мы аккуратно переезжаем через рельсы. Я смотрю на часы.

Они показывают без пятнадцати три. Снова время пролетело совсем незаметно. Опять моя мама будет волноваться, что «мой француз целый день не евши». И потом ещё попеняет мне, что я не напоил его чудодейственным её настоем из дубовой коры. Ирван уже давно не кашляет, но пить этот настой обязан. Он его ещё получит в дорогу и возьмёт как миленький.

Дома нас ждёт всё та же приятная глазу картина – стол накрыт, и запах от приготовленных блюд сногсшибательный. Но француз в этот раз почему-то морщится, водит носом из стороны в сторону и волнуется. Кажется, он хочет нам что-то сказать.

«Говори, не стесняйся, - поддерживает его Боря, - тут все свои».

Набрав воздуха, Ирван выдаёт:

«Знаете, без чего французы никогда не садятся за стол»?

Мы пожимаем плечами.

«Без сливочного масла, - выдыхает он, - даже самые бедные фермеры едят его каждый день, а у вас что, дома его нет»?

«Есть, - отвечаю я, - и мы тоже его едим почти каждый день. Но мы подумали, что для европейцев это вредный продукт, в нём много холестерина, и решили тебе его не предлагать. Подумали, что ты будешь налегать на овощи»…

«Зря вы так подумали, - вздыхает Ирван, - мы тоже часто едим то, что вкусно, а не то, что полезно».