Французская новелла XX века. 1900–1939
Шрифт:
— Совершенно верно, милый мой Доминик. Что же нам теперь делать?
— Оставить деревья в покое.
— Мои личные деревья — согласен!.. Но чужие? Ага, идея! Сейчас же соберите дровосеков и срубите мне четыреста деревьев в казенном лесу.
— Да неужто стражники так вот и будут сидеть и смотреть на наши бесчинства?
— А вы, Доминик, возьмите все на себя. Напишите префекту письмо и подпишитесь «Доминик, подрядчик», — другими словами, растолкуйте ему, что действовали без моего приказания. А я, в свою очередь, тоже напишу префекту
Будучи философом от природы, Доминик удалился, бормоча себе под нос:
— Ну что ж, раз как принц, — значит, как принц!
Воспламенил-таки…
Богач — любитель живописи с пристрастием разглядывал картину.
А ведь хорошая была картина, только-только вышедшая из-под кисти художника, и изображала она обнаженную вакханку, дерзко изогнувшую стан.
О том, что это была именно вакханка, свидетельствовала гроздь винограда, которую девица закусывала своими прелестными зубками, а также и виноградная лоза, небрежно запутавшаяся в кудрях, потому что ни одна уважающая себя вакханка — или даже не совсем уважающая — ни за что не покажется на люди без этого украшения.
Богач был доволен, но… доволен он не был. Молодой художник с трепетом ждал его приговора.
— Господи боже мой… — говорил богач, — а ведь это действительно прекрасно… даже совсем неплохо… головка прелестна… грудь тоже… и хорошо выписана… от вашей грозди винограда прямо слюнки текут… но… но… у вашей вакханки… как бы поделикатней выразиться… не слишком вакханистый вид.
— А вам пьяную бабу подавай? — рискнул возразить художник.
— Ну, так уж и пьяную… но… как бы поделикатней выразиться… зажигательную.
Художник помолчал и только поскреб затылок.
В данном случае любитель был прав. Вакханка действительно была сама прелесть, но для вакханки чересчур походила на пансионерку.
— Так вот, мой юный друг, — заключил капиталист, — поработайте-ка над ней еще пару часиков. Завтра я к вам загляну. А пока что попытайтесь… как это я сказал?
— Воспламенить вакханку!
— Вот именно, именно воспламенить.
И ушел наш капиталист.
«Что ж, воспламеним вакханку, — мужественно решил про себя молодой художник, — воспламеним».
Моделью ему служила ослепительная натурщица восемнадцати лет, бесспорная обладательница самой красивой груди града Парижа и его окрестностей. Полагаю, если бы она позировала вам хотя бы один-единственный раз, на других вы и глядеть не захотели бы.
Личико под стать груди, а все прочее под стать личику. Значит…
Так-то так, но холодновата…
Однажды, когда она позировала Гюставу Буланже, сей прославленный мэтр, потеряв терпение, заорал:
— Да побольше огня, черт тебя подери! Ведь я не статую для Академии с тебя леплю!..
(Шутка,
Юный художник рысцой бросился к своей натурщице.
Девица еще спала.
Он растормошил ее, силком поднял с постели, помог ей одеться, причем все это с чисто профессиональной корректностью, и увел к себе.
Была у него своя идея.
У него же они и позавтракали.
Все, что стояло на столе, было переперчено, а шампанское лилось рекой, словно раскрылись хляби небесные.
А после завтрака, поверьте мне, если уж говорить о зажигательных вакханках, то зажигательней не было.
Юный художник тоже находился на грани самовозгорания.
Натурщица приняла полагающуюся позу.
— Вот это то, что надо, черт возьми! — воскликнул художник.
— Еще бы тебе не то!
Стан свой девица изогнула, пожалуй, чуть больше, чем требовал того художественный замысел. На щеках у нее играл румянец. Бесконечно нежный, розовый оттенок подчеркивал — о, лишь слегка подчеркивал! — лебединую белизну ее царственной груди. Веки были опущены, но из-под длиннейших ресниц поблескивал смеющийся лукавый взгляд серых глаз. Между несравненно пурпуровых губок влекуще светился влажный перламутр великолепных зубов.
Когда на следующее утро явился богач, он обнаружил студию на запоре.
Он поднялся этажом выше и стал долго и нудно стучать в дверь квартиры художника.
— Вакханка! — канючил он. — Где моя вакханка?
Тут из глубины алькова — так, по крайней мере, почудилось любителю живописи — донесся голос самой вакханки:
— Еще не закончена!..
Приданое
Воскресенье, примерно часов шесть.
Интересно, заметили вы или нет вот какое обстоятельство: когда в Париже стоит жара, воскресные вечера жарче, чем во все прочие дни недели, что бы там ни показывал термометр.
Говорите, не заметили? Не важно. Просто вы человек ненаблюдательный.
Итак, продолжаем.
Шесть часов. Как раз в это время парижане, которым средства не позволяют раскошелиться на приличный обед, атакуют террасы кафе и, не торопясь, цедят аперитив, странный и загадочный напиток, мерзкий на вкус, но зато без промаха губительно действующий на желудок.
Если проглотить всего две порции этого пойла, голода уже не чувствуешь и вполне можешь за обедом удовлетвориться половинной порцией. В наши безденежные времена очень и очень стоит задуматься над этим способом экономии!
Я сидел на террасе кафе где-то на бульварах, а передо мной красовалась бурая жидкость, выпускаемая, без всякого сомнения, фирмой «Борджиа и Кo».
За соседний столик уселись двое — господин и дама, господин — явно муж дамы. Дама заказала вермут-кассис, а господин — абсент-анис.