Французский «рыцарский роман»
Шрифт:
Как уже говорилось в предшествующих главах, наиболее существенно изменился характер короля Марка. Показательно, что возвращение Изольды к мужу после жизни в лесу с любимым продиктовано в прозаическом романе не раскаянием, не увещеваниями отшельника Огрина, не чувством усталости. Вовсе нет. Просто Марк силой уводит молодую женщину, в то время, как ее возлюбленный охотится в отдаленном уголке леса. Отрицательные душевные качества Марка освобождали героя от каких-либо обязательств по отношению к нему. Но тем самым и снижался трагизм положения юноши: в его душе уже не было столкновения двух побуждений — привязанности к королю Марку и любви к Изольде.
Прозаический «Роман о Тристане» не был, конечно, совершенно
Нельзя, например, не сказать о появлении в прозаическом романе нового персонажа, который своим скепсисом и иронией активно демифологизировал куртуазные идеалы. Это рыцарь Динадан. Как писал Ж.-Ш. Пайен, «сведя фатальную любовь к более скромным размерам любви рыцарской, «Тристан в прозе» одновременно принялся критиковать эту унаследованную у Кретьена де Труа любовную идеологию, отведя столь значительное место насмешкам Динадана над глупостью рыцарей, навлекающих на себя всяческие несчастья тем, что они ввязываются во всевозможные авантюры, желая прославиться во имя своей прекрасной возлюбленной» [155]. Т. е. перед нами не только разрушение и демифологизация основных мотивов нашей легенды и замена их новыми мифологемами (на этот раз связанными с идеалами странствующего рыцарства), но и развенчание последних.
Мы не раз уже говорили в связи с рыцарским романом в прозе о циклизирующих тенденциях, в сферу действия которых такой роман попадал. Причем перед нами довольно сложные процессы циклизации, отличные от тех, с которыми мы сталкиваемся в эпосе. В эпосе обычно происходит объединение разрозненных рассказов (поэм, песен) о каком-либо популярном герое вокруг единого сюжетного стержня. Иногда рассказы о подвигах такого героя выстраиваются в логически последовательное повествование о его жизни от рождения до героической гибели (это так называемая биографическая циклизация). Популярный герой может быть снабжен далекими предками и наделен потомками («генеалогическая» циклизация). С генеалогической циклизацией мы сталкиваемся в случае прозаического «Романа о Тристане»: о сочинении герою предков мы уже говорили; на исходе средневековья появился роман «Печальный Иссайя», где протагонистом является сын Тристана. Вообще же применительно к рыцарскому роману в прозе во всем его многообразии и объеме речь должна идти о более сложной циклизации — вокруг единого центра, когда повествование ведется уже о нескольких героях, связанных родством, дружбой, побратимством и т. д.
В более поздний период существования рыцарского романа (т. е. после XIII в.) циклизирующие тенденции вступают в свой новый этап. Это возникновение «маргинальных» произведений, вплетающих в общий корпус цикла приключения какого-нибудь второстепенного персонажа, либо втягивающих одного из основных протагонистов в новые, непредуказанные ему приключения. Для этого часто используется очень удобный композиционный ход: рыцари Круглого Стола отправляются на поиски своего внезапно исчезнувшего собрата (впрочем, с этим мы сталкивались и в стихотворном романе, например у Рауля де Уденка).
Таков, например, созданный в начале XIV в. (одна из его редакций, возможно, относится к XV в.) небольшой роман «Эрек», сюжет которого не имеет ничего общего с книгой Кретьена. Этот роман наполнен всевозможными поисками, в которых принимают
Другой пример — это роман Пьера Сала «Тристан» [156], созданный уже в самом начале XVI в. И здесь почти ничего не осталось от первоначального сюжета. Отпочковавшись от гигантского корпуса «Тристана в прозе», этот роман зажил самостоятельной жизнью, предлагая свое решение основных конфликтов. Для нас в данном случае не так уж важно, что любовь Тристана и Изольды изображена в этом произведении не просто как разделенная и не знающая сомнений, но и как счастливая, а король Марк напоминает комические персонажи фаблио. Важнее, что центр тяжести сюжета был перемещен с изображения превратностей любви на описание похождений рыцаря. Эта черта — ведущая в рыцарском романе в прозе, возникшем после «Ланселота-Грааля». Как помним, там в центре книги были обычно серьезные проблемы, драматические столкновения противоположных интересов, сильные чувства. Между прочим, эта обостренная проблемность и особенно трагический колорит этого цикла, особенно его последней части («Смерть Артура»), находит отклик в ряде памятников романа в стихах (о которых речь пойдет в следующей главе). Прозаический роман, возникший как результат следующего этапа циклизации, и такой обширный, как написанный во второй половине XIII в. «Куртуазный Гирон» 17, и маленький «Эрек», и тем более «Тристан» Сала тяготеют к авантюрности нового типа, авантюрности странствующего рыцарства.
С.-Э. Пиккфорд, изучивший судьбы артуровского романа на исходе средневековья, отметив, что рыцарский роман оказал значительное влияние на известное возрождение куртуазных идеалов в определенных слоях общества той поры, писал: «Читателю конца средних веков нравр1лся, думается, роман, по своей форме менее обширный, чем «Ланселот в прозе». Он предпочитал следить лишь за одним эпизодом, эпизодом достаточно законченным, завершенным, растолкованным» [157]. Т. е. тенденция эволюции романной формы была вполне определенной: роман шел к большей сжатости, большей мотивированности сюжетных положений, большей сконцентрированности фабулы вокруг одного важнейшего эпизода, большей выраженности развязки. Как полагал П. Зюмтор[158], это была эволюция от романа к новелле.
Итак, на исходе средневековья началось стремительное разложение старых циклов. Не только от них отделялись автономные, «маргинальные» произведения, но и сами эти циклы начинали дробиться, и отколовшиеся части автономизировались — сначала в рукописной традиции, которая вскоре была подкреплена опытом книгопечатания.
В нашем изложении прозаический роман на артуровские сюжеты закономерно занял очень много места. Он действительно был наиболее популярным и репрезентативным. Но он был не единственным романом в прозе. Нельзя не упомянуть еще об одном романном цикле, изучение которого по сути дела совершает лишь первые шаги. Мы имеем в виду обширную серию романов, связанных с индо-европейской легендой о семи мудрецах.
Французский стихотворный «Роман о семи римских мудрецах» сложился, по-видимому, еще в третьей четверти XII в. (сохранилось две его редакции). Строго говоря, это произведение нельзя рассматривать как памятник того повествовательного жанра, которому посвящена наша работа. Он по типу близок так называемой обрамленной повести: основная интрига (самооправдание царского сына, обвиненного похотливой мачехой) оттеснена долгими рассказами семи мудрецов, притчи которых должны раскрыть коварство и хитрость женщин и т. д.