Французский сезон Катеньки Арсаньевой

Арсаньев Александр

– Даже не верится, что это было только вчера. Как это произошло?

– Время бежит… Так вот. Он вернулся, насколько мне стало известно, вскоре после дождя, то есть буквально через час после вашего туда визита. И когда наш героический борец с городскими беспорядками, в миру Димитрий, понял, что его начальство про него забыло, то распрощался с ним, а также с покойным, поскольку не понимал, почему должен охранять мертвого человека, справедливо полагая, что охранять нужно живых, а еще лучше – свое супружеское ложе, поскольку

не далее, чем полгода назад вышел из под венца, но уже боится получить ему на смену менее эффектный головной убор, который из суеверия принято называть рогами, чтобы не называть более точным именем.

– А Всеволод Иванович так и не вернулся?

– Нет. Ни он, внезапно занемогший, ни доктор к месту преступления в этот вечер так и не вернулись.

– Что за недуг?

– Самый что ни на есть банальный. Как говорили у нас в гимназии, брюхо свело. А может отравился несвежей водкой. За обедом они с доктором наверняка приняли…

– Не знала за ним такого греха. Да и Карл Иванович, насколько мне известно…

– Ну грех это, положим, небольшой… – поправил меня Петр Анатольевич и по этому случаю подлил себе в рюмку. – А Карл Иванович тут совершенно ни при чем.

– Как ни при чем? Разве не он осматривал тело?

– Он не смог бы этого сделать при всем желании.

– Почему?

– Его нет в городе. Поэтому с Всеволодом Ивановичем поехал временно замещавший его эскулап по имени… дай Бог памяти… Борис Кузьмич Шамаев. А он в отличие от Карла Ивановича без штофика за стол не садится. Да и Всеволод Иванович, став главным, себе иной раз позволяет. Да и грех было бы не помянуть покойного, проведя в его компании весь день… Так или иначе, Всеволоду Ивановичу стало плохо, Борис Кузьмич повез его домой, а Верный страж Димитрий оставил тело Лобанова на его верного слугу, не пожелавшего расстаться со своим хозяином и после смерти.

– Кошмар…

– Да, история, прямо скажем… Но это еще не все.

– Дайте отдышаться.

– Мы в самом начале пути. И привал неуместен, разве что на глоток коньяку.

– В таком случае – продолжайте.

– Как скажете. В таком случае по поводу самого пожара…

– Да-да…

– В полицейском управлении склонны считать это результатом прямого попадания молнии. То-есть несчастным случаем…

Петр Анатольевич сделал многозначительную паузу.

– Но это же бред, – воскликнула я.

– Верую, ибо нелепо, Екатерина Алексеевна. К тому же легче переложить ответственность на Илью Громовержца. И уголовного дела на него заводить не требуется, потому как к суду не привлечешь, да и разыскать было бы трудновато. А что вас удивляет? Ведь свидетельств поджога нет, почему бы не свалить на богов? Тем более, что и гроза в тот день была знатная.

– Но к тому времени она закончилась…

– Откуда вам это известно? Вы что – присутствовали при этом?

– Но вы же прекрасно понимаете…

– Я –

да, а у полиции другие резоны.

Ну, вот как тут удержаться от комментария? Почти сто пятьдесят лет назад сказаны эти слова, а «резоны» – что у тех полицейских, что у наших сегодняшних – прежние. Не знаю, был ли в те времена процент раскрываемости, но судя по этим страницам – был. И так же неохотно бралась тогдашняя полиция за сложные дела, и так же стремилась списать их на стихийные бедствия, божественное вмешательство и трагическое стечение обстоятельств, иначе говоря – несчастные случаи.

Ничего не изменилось с тех пор в нашем «тридевятом царстве». И ведь еще недавно мы с гордостью за классиков произносили – «вечно живая комедия», «удивительно современное звучание», даже не задумываясь над тем, что это наша жизнь совершенно не меняется, и на диво всему цивилизованному миру – как проклинали российское бездорожье и беззаконие при царских режимах, так и продолжали его проклинать и при военных коммунизмах, и в советские и постсоветские времена. Потому как традиции для нас – это все, или иначе говоря – ничему научиться мы просто не в состоянии. Умные люди учатся на чужих ошибках, глупые – на своих, а дураки… Да вроде и не дураки, а жизнь, что ни говори, какая-то дурацкая…

Иначе чем же тогда объяснить не просто современное звучание последующих строк, а словно списаны они с нового российского кино с его пресловутой, но тем не менее злободневной чернухой:

– У меня такое ощущение – словно все это кем-то подстроено. Еще немного, и они придут к выводу, что и умер Константин от несчастного случая.

– Уже.

– Что уже?

– Уже есть такое мнение. И при отсутствии дополнительных улик, оно, скорее всего, восторжествует.

– Но это же не так!

– У вас есть доказательства?

– У меня – есть, – подавая Петру Анатольевичу полученное давеча письмо, ответила я.

– Вот как… – даже не распечатав того, и ни капли не удивившись, протянул он. – А я-то оставлял эту новость на сладкое. – И достал из внутреннего кармана еще одно письмо, точно такое же. – Ну-ка, ну-ка, сравним… С разницей в два слова.

Он протянул мне оба письма. Они действительно ничем друг от друга не отличались, кроме того, что в его «милостивая государыня» было заменено на «милостивый государь».

– Когда вы его получили?

– Не знаю.

– То есть?

– Оно лежало у меня на столе в редакции. И никто не видел, как оно туда попало. Во всяком случае, два часа назад я его уже прочитал.

– Значит ко мне он заглянул позже.

– Заглянул? – удивился Петр. – Вы хотите казать, что знакомы с автором?

– Не имела такой чести…

И я рассказала Петру историю появления у меня этого послания во всех подробностях, включая собственную ошибку с шалью.

– Но… зачем ему было так рисковать?