Франкенштейн: Мертвый город
Шрифт:
– Я думаю, мой старик ударил ее.
– Кого… твою маму?
– У нее синяк на челюсти. Но потом я подумал, что она ударила в ответ или первой, потому что у него фингал под глазом.
– И когда это случилось?
– В воскресенье, когда я был в гараже. Я часто бываю в гараже. Проводил бы там все время, если бы они убрали автомобиль и дали мне больше места.
– Раньше такое случалось?
– Насколько я знаю, нет. Но все меняется, все всегда меняется, и не обязательно к лучшему.
День ничем не отличался от пятницы, такой жаркий, что птицы оставались на ветвях или ходили по двору в тени
– Я все-таки могу играть, – нарушил я паузу, – и буду играть еще лучше, но выступать на публике не собираюсь.
– Конечно же, выступишь. Для этого все и делается.
– Надеюсь, что не для этого, потому что тогда я с этим завяжу.
– Что ты такое говоришь? Я тебя просто не понимаю.
– Этими набалдашниками рукой пользоваться нельзя. Не будет того звучания, которое нужно. И как это выглядит, когда я использую зубы?
– А как это выглядит? О чем ты?
– Ты вдруг перестал понимать родной язык?
– Нормально выглядит, – ответил он. – Отлично. Интересно.
– Так же интересно, как жонглирующая обезьяна?
Он сердито посмотрел на меня.
– Да как такое могло прийти тебе в голову?
– Я не хочу быть пианистом-диковиной. «Выступает Иона, вундеркинд-калека, не отступающий перед трудностями».
– Чел, – прошипел он, – мне действительно не нравится, когда ты так себя опускаешь.
– Знаешь, кто-то должен это делать. Если не подходить к себе строго, Малколм, кто подойдет? Нехорошо это, потакать себе.
– И кто тебе такое сказал?
– Человек, который умнее нас обоих.
– Таких полным-полно.
– Именно.
В молчании мы допили колу.
– Это не так уж плохо, Малколм, – вновь я заговорил первым.
– Еще как плохо.
– Я думал о Вермеере.
– При чем тут Вермеер?
– Его на двести лет забыли, а теперь считают великим из великих.
– Так ты меняешь рояль на кисть?
– Будь Вермеер пианистом, исполнителем, его бы не открыли вновь, через двести лет после смерти.
– Что-то я тебя не понимаю.
– Его открыли вновь, потому что он что-то создал. Сечешь? Его не вырыли из могилы двести лет спустя, после чего он вновь ходит среди нас. Вновь открыли его картины.
– Не знаю, поверишь ли ты мне, но я это осознаю.
– Если я не могу быть исполнителем, выступать перед публикой, может, это и хорошо, потому что я, возможно, смогу писать музыку. Создавать.
– То есть писать песни?
– Во всяком случае, мелодии. Не знаю, получится ли со словами.
– Тебе только десять.
– Дело идет к одиннадцати. Но я и не рассчитываю, что завтра напишу хит. На учебу уйдут годы и годы.
– Какие песни?
– Рок-н-ролл, наверное.
– Это то, что продается. Для нового свинга места на рынке нет.
– С рок-н-ролла можно начать.
– Баллады, любовные песни, – предложил он. – Может, блюз.
– Конечно. Почему нет?
– Кантри и вестерн?
Я пожал плечами:
– Ничего не имею против.
– Бродвейские мюзиклы?
– Это было бы интересно.
– Симфонии?
– Знаешь, симфонии – это вряд ли.
– Значит, только после двенадцати.
– Я – не Моцарт.
– А я все гадал,
– Может, я – никто, не Моцарт, не Коул Портер, не Док Помус [56] и не кто-то еще, кто может писать хорошую музыку. Но я должен попытаться, правда?
56
Док Помус / Doc Pomus (настоящее имя Джером Солон Фелдер / Jerome Solon Felder, 1925–1991) – американский певец в стиле блюз и автор песен. Наиболее известен как автор текстов для многих рок-н-ролльных хитов. В детстве перенес полиомиелит и мог передвигаться только на костылях, а позже – в инвалидной коляске.
– Попытаться ты должен, – согласился он. – И ты – не никто.
Мы какое-то время продолжали этот разговор, а когда он засобирался домой, я спросил:
– У тебя есть маленький, с авторучку, фонарик?
– А зачем он тебе понадобился?
– Когда-нибудь скажу. А пока он мне просто нужен.
– Я тебе достану.
– Отлично. Как насчет завтра?
– Хорошо. Принесу завтра.
На следующий день со спины сняли швы. Конечно, процедура оказалась не из приятных, но и не такая уж болезненная. Врач отметил, что он доволен моим прогрессом, я сказал, что очень этому рад, хотя и не думал, что есть какой-то прогресс. О том, что я когда-нибудь смогу ходить, речь не шла.
Поскольку мой отец находился на свободе, дедушка Тедди не хотел, чтобы мама ездила на работу на автобусе или ходила пешком, а таксистам он не доверял. И в тот самый день заплатил первый взнос за «Бьюик-универсал» выпуска 1961 года, светло-коричневого цвета. Для «универсала» эта модель отличалась стильными обводами, а моя инвалидная коляска в сложенном виде легко умещалась в багажном отделении, так что мама могла брать меня с собой.
Приглашенный неделей раньше, мистер Иошиока пришел в тот вечер к обеду, принес огромный букет роз, который наверняка доставил ему немало проблем в автобусе. Он восхитился «Бьюиком», который действительно был в превосходном состоянии, несмотря на пробег в шестьдесят тысяч миль. За обедом я предложил ему обзавестись собственным автомобилем, но он ответил, что не сможет выкроить время на уроки вождения.
– А кроме того, мне будет недоставать прогулок на работу и обратно. Я хожу одним маршрутом столько лет, что мне знакомы каждый дом и каждая трещинка на тротуаре, и каждая из мелких деталей – встреча с давним другом.
– Зато не придется мокнуть под дождем, – отметил я.
– Но дождь – еще более близкий друг, – ответил мистер Иошиока. – У него такой мягкий голос, и, если ты говоришь с дождем, он всегда соглашается со всем, что ты скажешь. – Он имитировал звук дождя, обратив его в слово: – Йес-с-с-с, йес-с-с-с, йес-с-с-с [57] . Слова «нет» ему не произнести. Дождь – самый приятный компаньон, никогда не спорит с тобой.
57
От английского yes – да.