Франсия
Шрифт:
На сцену вышел певец Лаис, уже состарившийся, но все еще играющий роль пылкого роялиста [22] . Русский император и король Пруссии заняли ложу Наполеона, и Лаис запел на мелодию «Да здравствует Генрих IV» известные куплеты, вошедшие в историю как «гнусные рифмы». Весь зал аплодировал. Прекрасная маркиза де Тьевр махала из ложи своим кружевным платочком, как белым флагом, сжимая его белоснежными пальчиками. Из глубины императорской ложи за ней наблюдал величественный Огоцкий. Еще дальше за ним, почти в коридоре, сидел Мурзакин.
22
Роялисты —
Под самым куполом простая публика, изображающая народ, тоже аплодировала. Ей заплатили за это. Все служащие театра получили билеты с предписанием вести себя хорошо. В числе прочих два бесплатных билета дали месье Гузману Лебо, главному полковому парикмахеру, прозванному за кулисами красавчиком Гузманом. Эти билеты он отослал своей любовнице Франсии и ее брату Теодору.
Эти бедные парижские дети сидели высоко и далеко, почти под люстрой, в тесноте, от которой у девушки кружилась голова. Она смотрела, ничего не понимая. Гузман вручил Франсии платок из вышитого перкаля [23] , строжайше наказав махать им, если она увидит, что так делает «высший свет». В конце отвратительной кантаты Лаиса Франсия машинально развернула этот флаг, но брат вырвал платок у нее из рук, плюнул в него и бросил в зал, что осталось незамеченным в суматохе притворного энтузиазма.
23
Тонкая хлопчатобумажная ткань.
— О Боже! Что ты делаешь? — воскликнула Франсия с глазами, полными слез. — Мой красивый платок!..
— Замолчи, идем отсюда, — ответил ей Теодор с блуждающим взором. — Идем, или я сейчас брошусь вниз головой в эту навозную кучу! — Франсия испугалась, взяла его за руку, и они покинули зал. — Нет! Не надо пропуска, — сказал он в дверях. — Здесь слишком душно, мы уходим.
Теодор шел быстрым шагом, увлекая сестру за собой, бранясь сквозь зубы и жестикулируя как безумный.
— Послушай, Теодор, — обратилась к брату Франсия, когда они вышли на бульвары, — ты сходишь с ума. Ты выпил? Не забывай о вражеских солдатах, окружающих нас, ничего не говори, иначе тебя арестуют. Скажи, что с тобой?
— Со мной, со мной… я не знаю, что со мной, — ответил он и, сдержавшись, не произнес более ни слова до самого их дома.
— Слушай, — наконец сказал он сестре, — давай зайдем к папаше Муане. Гузман дал мне три франка, чтобы угостить тебя. Выпьем оржата [24] , это успокоит меня!
24
Миндальное молоко, напиток, приготовленный из сиропа лучших сортов миндаля.
Они вошли в кафе, занимавшее первый этаж и принадлежавшее старому сержанту, искалеченному в Смоленске. На улице перед входом пили водку несколько прусских унтер-офицеров.
Франсия и ее брат заняли место подальше от них, в глубине заведения, за маленьким столиком из поцарапанного мрамора, матового от игры в домино. Теодор с удовольствием потягивал оржат, как вдруг швырнул стакан на мраморное покрытие.
— Вот что, — сказал он сестре, — это все хорошо, но я запрещаю тебе ходить к русскому князю. Там не место для такой девушки, как
— Почему сегодня вечером ты настроен против союзников? Ты был так доволен, что идешь в Оперу, в ложу… И вдруг ты уводишь меня, не дождавшись конца представления.
— Ну хорошо! Да! Я радовался, что сижу в ложе, но смотреть, как толпа аплодирует такой глупой песне!.. Это отвратительно, ты понимаешь, так пресмыкаться перед казаками, это подло! Можно быть бедным, голодным, слабым человеком, но плевать на все эти вражеские плюмажи. Наши союзники! Как бы не так! Шайка разбойников! Наши друзья, наши спасители! Я докажу тебе, что это не так. Ты увидишь, они сожгут весь Париж, если им позволить. Итак, пресмыкайтесь перед ними. Не ходи больше к этому русскому, или я все расскажу Гугу.
— Если расскажешь Гузману, он убьет меня, тебе от этого легче не станет! Что ты будешь делать без меня? Мальчишка, никогда ничему не учившийся и в шестнадцать лет так же не способный заработать на жизнь, как новорожденный младенец.
— Может, ты и права, но не зли меня! Твой русский…
— Да, ругай русского, который, возможно, отыщет нашу бедную матушку! Если бы ты был способен хотя бы понять это! Но ты годен даже на то, чтобы выполнить самое простое поручение. Кажется, ты невежливо обошелся с ним. Он сказал, что убьет тебя, если ты снова придешь к нему.
— «Скажите, пожалуйста, Лизетт!» Он насадит меня на пику своего грязного казака! Красивые кадеты [25] с пастями, как у трески, и глазами жареного мерлана! Я пять сотен их свалю, как карточных капуцинов, крутясь у них под ногами. Хочешь посмотреть?
— Пойдем отсюда, ты говоришь глупости. Между прочим, здесь пруссаки.
— Тем хуже, я так люблю этих пруссаков! Хочешь увидеть?
Франсия пожала плечами и постучала ключом по столу, подзывая официанта. Теодор заплатил ему, взял сестру за руку и направился к выходу. Группа пруссаков все еще стояла у двери, громко разговаривая и, словно неподвижная груда камней, мешала входу и выходу. Мальчишка предупредил их, сначала толкнув слегка, затем посильнее, и сказал:
25
Во Франции так называли молодых дворян на военной службе до производства их в офицеры.
— Послушайте, может быть, вы позволите пройти даме?
Они походили на глухих и слепых в своем презрении к парижанам. Однако один из них обратил внимание на девушку и отпустил ей на плохом французском какую-то сальность с претензией на любезность. Едва он произнёс ее, как удар кулака расшиб ему нос до крови. Двадцать рук вскинулись, чтобы схватить преступника, но он сдержал слово, данное сестре, и как змея проскользнул между ног врагов, опрокидывая их одного за другим. Теодор убежал бы, если бы не наткнулся на русских, которые схватили его и отвели на пост.
Во время драки Франсия спряталась у папаши Муане, старого вояки, лучшего своего друга: это с ним она вернулась во Францию, пройдя через множество испытаний; сам раненный, он защищал ее, выдавая за свою дочь.
Бедная Франсия была в отчаянии, но Муане не успокоил ее. Напротив, в своей ненависти к чужакам он представил случившееся в самых мрачных красках: быть арестованным за драку в обычное время куда ни шло, особенно когда это касалось брата, вступившегося за честь сестры; но с иностранцами надеяться не на что. Полиция выдаст бедного Теодора, и они не постесняются расстрелять его.