Франсуаза, или Путь к леднику
Шрифт:
– Ладно, ладно, - снисходительно произнес Крачун и несколько демонстративно засмеялся, как бы предлагая драматургу не относиться к словам Адмиралова слишком серьезно.
– Вроде вашего синдрома Обломова, - продолжал Адмиралов, - но только назвать своим именем...
– Он хочет сказать «синдром Крачуна», - сказал Крачун, с наигранной веселостью.
– Адмиралов, ты все упрощаешь!
– Он даже едет за своим пациентом в Индию.
– В Индию?
– переспросил драматург.
– В Индию. Там целители всякие, и есть один, который избавляет от того дефекта... от межпозвоночной грыжи, если конкретно...
–
– Сложные. Придумайте сами. Главное, что целитель избавляет его от грыжи. А тот психотерапевт уже описал синдром. И уже на конференции выступил. И опубликовал статью. Синдром Крачуна, допустим, да?
– Пока не очень интересно, - сказал Крачун, выражая отношение к истории кривизной улыбки.
– Это я для примера только. В общем, пациент избавился от своего первичного недуга, от межпозвоночной грыжи...
– Сомнительно, - сказал драматург.
– С помощью целителя?
– Это литература. В литературе все может быть. Не мне вас учить.
– Избавляется. И?
– А синдром-то остался. Понимаете? Грыжи нет, а синдром-то остался... И он словно в воздухе подвешен, этот синдром. И чувствует наш герой себя опустошенным. Стало не хватать в жизни чего-то. Нет грыжи любимой, а синдром-то есть! И вот у него отношения того же рода возникают теперь уже с самим синдромом, он как будто влюбляется в синдром... Подобно тому, как раньше когда-то влюбился в грыжу!
Крачун хмыкнул.
– Занятно.
– А он раньше в грыжу влюбился?
– спросил драматург.
– Ну, допустим, - отмахнулся Адмиралов.
– А тот психотерапевт, видя такое дело, с тем же энтузиазмом описывает уже этот случай, и в перспективе должен появиться синдром-два... или синдром-штрих...
– Вроде второй производной, - сказал драматург.
– Вот именно.
– Слушайте, а ведь это моя тема.
– Дарю.
– Окститесь, - обратился Крачун к драматургу.
– Не вздумайте писать. Иначе вот он, - показал глазами на Романа, - так вас раскритикует. Жить не захочется.
– А они что, голубые?
– Кто?
– спросил Адмиралов.
– Ну, психотерапевт с пациентом?
– Почему?
– спросил Адмиралов.
– Да, это вы как-то слишком, - сказал Крачун.
– Зачем же вы так?
– Он покачал головой.
– Кстати, мы действительно с Андреем в Индию едем. А везет нас наш общий товарищ и мой бывший пациент. Он едет с женой. А мы с Андрюшей без жен. Жены нас отпускают.
– В Гоа?
– Нет, в Гималаи... Сначала в этот... как называется?
Адмиралов ответил:
– Лех.
– А в конечном итоге в Ри... в Ре...
– В Ришикеш.
– Да. Туда.
– Завидую, - сказал драматург.
Чокнулись за Индию, опрокинули.
– Буквально завтра, - сказал Крачун.
– Возьмите меня с собой, - попросил автор пьесы про синдромы Обломова.
– Это невозможно.
– Я компанейский. Я догоню.
– Нет, нет, - сказал Крачун.
– Поздно. Нельзя.
42
То есть как не вернемся? Что еще за фантазия? Мы для того и оставили большую часть наших вещей в священном Ганготри, в одном номере дешевой гостиницы сразу за храмом, чтоб забрать на обратном пути - как же нам не вернуться в Ганготри?.. Мы и в Ришикеш
– нет, говорю, не ушами тикает-такает-булькает, а как мне услышать ушами, как тикает-такает-булькает сзади, сказал? Сзади, сказал - у меня в рюкзаке. Подо мной - под нами - это в пропасти, справа. Мысль моя не похожа на мысль, потому что не мысль. Так и надо ее понимать. Потому что горняшка опять возвратилась, а я ведь надеялся, что привык.
Всего-то пройти километров два каких-то десятка и подняться на один где- то с трех до четырех километров примерно. Здесь теряется страх высоты. Страшнее в городе бывает выйти на балкон на седьмом каком-нибудь этаже, а здесь иногда все сто пятьдесят этажей - и ничего; взгляд скользит по каменистому склону - и ничего.
Вообще-то тропа как тропа - иногда как дорога, иногда как тропинка. Там, где выдолблена в скале - самое узкое место, - здесь приходится сутулиться, накреняясь к пропасти, чтобы не удариться головой о выступ, как о косяк двери: бум и кувырк. Не хотелось бы оступаться на этих скользких камнях, отполированных подошвами. И еще где тропа почти исчезает под осыпью мелких камней, это там где сыпучий склон словно проведен по линейке. Пересекаешь его поперек, и каждый шаг вызывает новые осыпания, небольшие, так, по чуть-чуть - по мере того как нога ищет и находит опору. Между тем за тропой следят. Те же осыпи расчищают. Видели мы бригаду рабочих, отдыхающих на камнях. Не помню лопат, а кирки были. Непальцы? Такое ощущение, что они тут и живут, на тропе, на камнях. Но скорее всего в долине реки - мы спускаемся в нее и поднимаемся вновь, с другой стороны. Там деревья - сосны, березы. Да, березы растут. Не совсем как у нас, но, в целом, березы. Стражники требуют предъявить разрешение. Нет, пермит мы купили в Ганготри. Макс на всех получил. Все у нас есть.
А как же не следить за тропой, если это тропа паломников? Изредка попадаются встречные - идущие оттуда. Бородатые, в своих одеяниях, в головных уборах похожих на чалму, иногда с разукрашенными лицами, просветленные, побывавшие там. Можно и на осле, он к услугам путешествующих. Это, кто побогаче, пореспектабельнее и кто не аскет. Он сидит на осле, ведомым проводником, и держится рукой сзади себя за седло, чтоб не упасть. Падать туг далеко, высоко. Нет уж, лучше мы на своих на двоих. При всем восхищении нашем ослами в горах.
Еще обогнал нас профессиональный носильщик, потребовав нечленораздельным выкриком дорогу - мы прижались к скале. Коренастый, невысокий, за спиной у него было что-то вроде станка, металлические какие-то конструкции. Сколько это весит, страшно представить. Ну уж этот точно непалец. Ты, конечно, туг как тут, лишь он нас обогнал. Тебе интересно, как мне это нравится, представляю ли я себя на его месте - с тяжеленным станком за спиной. А мне это не нравится, не представляю. Франсуаза, отстань от меня, не до того.