Фрау Шрам
Шрифт:
Марка я нашел во дворе в наброшенном на плечи свитере. Он одновременно накрывал на стол и с кем-то говорил по радиотелефону. Приглушенно, мягко, часто недоговаривая фразы; так говорят мужчины с женщинами, с любимыми женщинами, когда рядом есть посторонний.
Звонок, судя по всему, был междугородный: Марк записал на пачке сигарет время прибытия и номер рейса самолета, который обещал встретить.
Окоченело стоявший манекен, теперь так же окоченело сидел (вернее, полулежал) за столом, где обычно сидят корни больших семейств или капитаны кораблей в кают-компании.
Видать, очередной закидон моего американского друга - манекен за столом с желтым галстуком на шее.
– Убери его, - сказал я, когда он отключил трубку.
– Зачем? Разве он тебе не кажется живее всех живых?
– Мне? Нет.
–
– Марик снял очки с ананаса и нацепил на нос манекену.
– Тут ведь как-то решили подвал в тир переоборудовать, такое нагородили - цемента понавезли, мешки с песком, сам Заур грузовик списанных манекенов пригнал из какого-то торга, Двадцати шести... что ли, так сказать, наследие советских времен. Тир, конечно, не состоялся, тут же в нарды играют все слышно, но было весело, когда господа оставили эту ораву на мое попечение. Уж я отвел душу. Я тут как сержант был! Представляешь, манекен - Хашим, манекен - Заур-муаллим.
– Марик стучит по чингисханистой голове манекена, как, вероятно, с большим удовольствием постучал бы по лысому черепу настоящего Заура-муаллима. У манекена от хлопков по черепу сползают очки. Марик поправляет.
– Был когда-то даже манекен - моя американская жена, - между прочим, хорошенький, тебе бы понравился, с бюстом!
– Показывает на себе, каким именно, и поводит плечами, как шансонетка.
– И ты забирал его, вернее ее, к себе в постель.
– Я?! Наоборот... Я воспитывал ее пенделями каждое утро.
– Ты все это сам приготовил?
– спрашиваю и с восхищением изучаю длинный стол, в центре которого тиранствует фотогеничный ананас.
– После смерти мамы и папы, после того, как сбежала эта стерва, у меня такая язва открылась...
– Марик свинчивает крышку на синем "Смирноффе". Хашим в помощь моему желудку ко мне женщину из Крепости прислал - "крепостную" прикрепил: приходит убирать и готовить. Три раза в неделю она у Ираны, смотрит за детьми, в остальное время готовит мне, пальчики оближешь, такие обеды, без нее я бы потух. Она только ушла. Это я и из-за нее задержался.
– Это такая... татаристого типа, с атлетическим задом? Она случайно не Хашима глаза и уши?
– Нет, скорее мои. Добрая, глупая, нежная женщина - что может быть лучше. Может, у нее несколько допотопные взгляды, но ты же имеешь представление о здешних, ичери-шехеринских нравах.
– Он наклонился ко мне и сообщил на ухо одну очень интимную подробность в их отношениях, спросил меня - не пробовал ли я делать тоже самое.
– Нет, я не пробовал. Значит, ты знаешь все, что происходит в нашем доме?!
– ...не только от нее и не только я, и не только то, что происходит на Второй Параллельной. К примеру, когда провожаешь Ирану на иглоукалывание (кстати, попробуй с ней это сделать... я уверен, ей тоже понравится...) обернись, посмотри - нет ли за тобой хвоста.
Так вот значит, почему он не пришел тогда, когда мы ждали его на той же площади в Крепости!
– Впрочем, лучше об этом после. Иди садись.
Перед тем как сесть, не удерживаюсь и обнюхиваю блюдо с хингяли. Я потрясен, я совершенно потрясен и не скрываю своего совершенного потрясения к ним отдельно идет фарш (мясо, рубленное вручную!) с золотистым луком и отдельно большие куски курицы, а еще мацони с чесноком. Я прикладываю руку к супнику с довгой - стекло его холодно каким-то древним погребным холодом; кусочки шашлыка из осетрины (кожура развалилась и напоминает библейские свитки) и бутылочка наршараба, зелень... чурек... айран... Даже не знаю, с чего начать. Эх, этот бы стол да в Москву, когда я три дня без еды!
– Пир во время... войны?!
– говорю.
– И выборной кампании, - добавляет он.
– Но пусть твоя душа успокоится. Это не наш с тобой праздник.
– Чей же в таком случае?
– Это пир подлеца.
– Марк показывает на манекен.
– Того же Заура-муаллима, Хашима... да мало ли подлецов, старик, на белом свете. Мы с тобой не виноваты, что приходится крутиться рядом с этими вонючками, чтобы выжить.
Он наливает "Смирноффа" в мой лафитник и сам кладет мне на тарелку хингяли. (Столько, сколько я не смогу съесть даже в три захода, даже под водку "Смирнофф", которую никогда еще до того не пробовал, но от рекламы которой в восторге и готов часами смотреть на преломляющуюся
Совершенно голый манекен сидит в галстуке желтого цвета, выпятив упрямый подбородок, и смотрит куда-то чуть в сторону, мимо меня.
После второй рюмки Марк вновь, только на сей раз уже со всеми подробностями, детально рассказывает о гибели родителей.
Периодически он отводит глаза и смотрит туда, куда смотрит манекен, - на стену, где висит колесо от фаэтона.
Я слушаю внимательно с неподдельным участием, и мне не верится, что дяди Семы и тети Ани больше нет в живых. Они сейчас у меня прямо перед глазами... молодые, завода хватает на много лет... до сюжета с открытием Америки и скрежета тормозов еще очень далеко, но красные удалые "жигули" своими повадками как будто уже чем-то напоминают тот самый автомобиль с фотографии, уже приноравливаются на горбатых бакинских дорогах к неожиданному американскому маневру.
Я слушаю, я внимательно слушаю его, а сам вспоминаю, как покойные откровенно недолюбливали меня; сколько раз запрещали они Марику со мной водиться - считали, что я его порчу своим декадентством. А сколько раз мне моя мама говорила, когда видела меня вместе с Марком на углу нашего дома, на нашей улице или во дворе: "Ну что, Илья, у тебя совсем гордости нет?!" Она говорила так, чтобы Марик услышал и понял, что именно она имеет в виду. Я вспоминаю, как давным-давно мы втроем - Хашим, Марик и я - угнали автомобиль районного судьи, чтобы немного покатать затосковавшую Нану, "пофикстулить" перед ней, как мы тогда выражались, и как нас очень быстро сцапала милиция (прямо у метро "Баксовет"), и как Хашим, заложил с потрохами меня и Марка; а потом, после допросов, приехал его отец, цекашный "агыр джаиль", разрешать конфликт с потерпевшим судьей и милицией в ожидании взятки; когда все обошлось (порвали бумагу на наших глазах), отец Хашима, тоже один из претендентов на роль манекена за этим столом, прямо при двух милиционерах, влепил мне увесистую пощечину и несколько опереточно, раскатистым басом сказал своему сыну: "Одного еврея рядом с тобой я бы потерпел, но двоих!.. Хашим, на какой камень ты смотришь, на какую ограду?!" С тех пор, наверное, я, в каком-то смысле, чувствую себя не просто евреем, но еще и вечно вторым, вечно лишним евреем с неостывающей щекой, для которого нет места ни по правую, ни по левую руку. Быть может, с тех пор мне начало казаться, что в нашем "мезузе" то ли пропущена какая-то буква, то ли написана не та. По этому поводу я даже вспомнил, что прадед мой Самуил Новогрудский в двадцатых годах бежал от революции в Палестину, но, прожив там некоторое время, зачем-то вновь, при содействии сына-чекиста, тайно перешел границу России, а ведь еврей, правоверный еврей, вернувшийся в Землю обетованную, и потом вновь (какая бы уважительная причина ни была) покинувший ее - проклят будет со всею семьею своею и потомками своими.
Я вспоминаю, как серьезно готовился к отбытию в Америку дядя Сёма закупал балалайки, патефонные пластинки, палехские шкатулки, лечил и вставлял зубы, свои и жены (говорят там это баснословно дорого!), учил английский: "What is your name? My name is Сёма"[1].
[1] Как вас зовут? Меня зовут... (англ.).
Когда в бутылке оставалось совсем на донышке, Марик переключился на свою жену.
– Поверишь, я ей на день рожденья купил такую персидскую кошку!.. А она мне знаешь что?.. Она говорит: "колтуны сам будешь вычесывать". Потом родилась Сабинка и все вроде пошло путем, пока не появился этот пидор с "Голоса Америки"...
После появления "пидора с "Голоса америки"", - тут же, без инфернальных проволочек вселившегося в манекен, - Марик свою бывшую супругу стал величать не иначе как "эта сучка из Харькова".
– Слушай, - говорю я, - а почему ты не женился на нормальной американке?
– Потому что "нормальная" американка - это миф!! "Нормальных" американок не бывает в принципе!!!
– Значит, - говорю, - "эта сучка из Харькова" лучше.
– С этой сучкой из Харькова я хоть два года по-человечески прожил, пока она не решила с моей дочерью поехать к своей маме во Флориду.
– Неожиданно для меня в слове "Флорида" он делает ударение на первом слоге, и тут же в моем представлении изменилось лицо целого штата.