Фрик
Шрифт:
По той же причине, кстати говоря, забеременела в семнадцать лет Валентина Ивановна Субботина (тогда ещё Тугоуховская). Её парень, Володя Субботин, был членом правильной и очень религиозной семьи, а потому просто постеснялся купить презервативы. И хотя его мысль о том, что его похождения в случае покупки станут достоянием общественности, были верны, последствия оказались куда неприятнее причины.
Грандиозный скандал, вопли и море слёз развлекли горожан, как следует. Сонный городок встрепенулся, почуяв кровь, сплетни приобретали всё более агрессивный характер – взрослые справедливо полагали, что ничего в ответ от двух глупых подростков они не услышат. Валентина Ивановна (тогда ещё Валька) после скоропалительной
Это была её мать, бабушка ещё не родившегося Димки. Бывшая актриса и чрезвычайно волевая женщина, она весьма грубо стягивала рты любому, кто осмеливался нападать на её дочь или зятя, так что вскоре, хоть тема Валькиного грехопадения и перешла в разряд излюбленных, люди перестали об этом говорить.
На свет появился очень шумный, крикливый парнишка, что мгновенно влюбил в себя Варвару Петровну, свою бабушку. Она следила за внуком наподобие коршуна, выполняла практически все домашние обязанности, в то время как молодые родители работали в нескольких местах. Валентина Ивановна была безмерно благодарно матери и очень любила сына, хоть и понимала, что её жизненная свобода упёрлась в тупик с его рождением. Домой она не приходила, а вваливалась, но беспокойства решительно никакого не ощущала – Димка прибегал к ней радостный, довольный, и, что немало удивляло обеих женщин, очень разговорчивый. Он сыпал фразами, оборотами, которые никак не мог знать четырёхлетний мальчик, очень бегло читал, повсеместно цитируя целые отрывки из классических произведений.
Варвара Петровна нарадоваться не могла, да и Валентина с удовольствием замирала, когда, например, за мытьём посуды слышала позади «Брось, мудрец! На гроб мой камень, если ты – не человек…» Лишь одно омрачало обеих женщин – отец Димы.
В отличие от Валентины Ивановны, он не собирался принимать тот факт, что теперь его существование должно быть неотрывно связано с судьбой сына. На него наседала родня, в особенности отец, чья религиозность, доводящая до исступления, являлась немалым испытанием для окружающих. Он всё твердил, насколько сильно сын его разочаровал, и что теперь ни один горожанин не явится в его церковь, поскольку тот не смог уследить за целомудрием родного человека.
Молодой человек приходил домой подавленным, злым, и совершенно не обращал внимания на длинноволосого мальчишку, что увивался за ним хвостом в попытках впечатлить папу новыми выученными отрывками. Будучи от природы чрезвычайно умным, Димка быстро догадался, на что отец хоть как-то реагирует, а потому в шесть лет выучил чуть ли не каждый стих Евангелия от Матфея. Тогда же заработал и первую похвалу.
Это произошло в тот вечер, когда мать почему-то ревела в углу, утешаемая Варварой Петровной. Та глядела на зятя, что собирал чемодан, с какой-то особенно ядовитой смесью жалости, грусти и отвращения.
–Монастырь? – переспросила она. В соседней комнате по большой кровати вышагивал Дима и громко декламировал двадцать первый стих шестой главы Евангелия от Матфея.
–Отец сказал, что это единственный способ искупить свою вину. Да и ребёнку не нужен такой бездарный папаша. Я думаю, прежде всего, о нём. Не беспокойся, алименты будут выплачиваться в срок.
–В жизни не слышала ничего более идиотского, – прямо сказала Варвара Петровна, – В твоей спальне ходит самый лучший мальчишка на свете, которому нужен отец. Будь ему им – и тогда твоя вина будет искуплена. Уйдёшь в свой тупой монастырь – и любая молитва, поверь мне, не то что Бога, но и тобой услышана не будет.
Мужчина, не говоря ни слова, подхватил чемодан и заглянул в спальню. Дима замолчал. Он всегда робел, когда отец смотрел на него прямо.
–Эй, мальчик…
Варвара Петровна чуть приобняла дочь, что зарыдала ещё сильней. Не найдя,
А Дима замолчал.
Варвара Петровна и Валентина Ивановна чуть не сошли с ума за этот год. Дима напрочь отказывался говорить и не раскрывал рта, даже если испытывал мучительную боль – однажды он серьёзно ошпарил руку, когда пытался стащить с плиты ковш с кипячёной водой, но не издал ни звука, только раскрывал рот в немом вопле, а из глаз беспрестанно текли горошины слёз.
Женщины оббили пороги каждого кабинета в городе, где висела хотя бы ксерокопия диплома психотерапевта на стене, но желаемого результата так и не добились. Мальчик замолчал, казалось, навсегда. Варвара Петровна, в полном расстройстве чувств, теперь бесцельно ходила по квартире по нескольку часов, потому что Дима больше не играл, в туалет ходил самостоятельно, а есть садился только за один стол с матерью. Большую часть времени он проводил с книгами, на просьбы отвечал строгим, очень не детским взглядом. Бабушка периодически заглядывала в его комнату и сокрушённо качала головой. Время от времени сыпала приглушёнными проклятьями в сторону зятя. В присутствии дочери, которая всё ещё любила его, она, впрочем, этого не делала.
Спустя какое-то время женщины – бабушка и мать – всё тревожнее поглядывали на календарь. Близилось начало учебного года, и никому из них совершенно не хотелось, чтобы Димку приписали к детям с «особыми образовательными потребностями». Дураку ясно, что проблема – глубоко психологическая, и единственный комплимент от отца перед уходом стал причиной того, что мальчик перестал разговаривать вообще, не то, что декламировать произведения.
Всё разрешилось тёплым августовским днём, что наступил после долгой череды беспроглядных дождей. Тогда Валентине Ивановне как раз удалось заработать себе выходной. Проснувшись, по привычке, рано, она лениво глядела, как солнечный луч, рассекая пыль, медленно путешествует по комнате. Она всё прикидывала, стоит ли поспать ещё часик-другой, или же топать в ванную, как откуда-то сбоку раздался приглушённый стук. Валентина Ивановна вздрогнула, но это оказался Димка. С выражением полной сосредоточенности, он расставлял на трельяже мамину косметику по её функциям – подводки и тени – налево, губная помада, карандаши – направо, а посередине оставил батарею почти пустых флаконов с духами. Их он распределил по росту. Заметив, что мать проснулась, коротко кивнул, и достал из ящика шкатулку с дешёвой бижутерией, явно намереваясь сделать то же самое.
–Димка, ты чего? – зевнула Валентина Ивановна.
Тот, не обращая внимания, принялся перебирать потемневшие украшения, время от времени подёргивая плечами, словно бы ему что-то не нравилось. Женщина откинулась на подушках и принялась с интересом наблюдать за действиями сына. Дима аккуратно уложил всё на места, только оставил на трельяже серебряный набор с горным хрусталём. Затем выбрал светло-бежевый оттенок помады, к нему – один из карандашей. Положив всё это дело рядом, понюхал каждый из флаконов с духами. Долго не мог определиться. Наконец, рядом со скромным колье опустил пыльную синюю бутылочку.
Затем, не говоря ни слова, вышел в коридор.
Варвара Петровна вошла почти сразу. На голове у неё красовалась косынка.
–Доброе утро, – поприветствовала она дочь, – Завтрак на столе. А, я вижу, Дима уже предупредил мои мысли…
–Какие мысли, мам?
–Я собираюсь делать генеральную уборку, и вы двое мне сейчас нужны, как зайцу стоп-сигнал. Так что собирайся и иди на прогулку.
–Мило… – пробормотала Валентина Ивановна, отбрасывая одеяло.
–Зато искренне, – фыркнула старая женщина, -Когда ты в последний раз из дому-то выходила? Я имею в виду, не в свой дурацкий ресторан. Так что сына за шкирку, и – вперёд!