Фронт до самого неба (Записки морского летчика)
Шрифт:
— Перестань, Николай, — недовольно попросил кто-то.
Маркин обиделся.
— Плохо пою, да? Или песня не та? Ну уж дудки, не дождетесь! Пусть фрицы себе похоронный марш играют, а мы… "И тот, кто с песней по жизни шага-ает…"
Несколько голосов подтянуло. Вскоре пели уже все. Когда допели, Маркин начал сначала:
— Хотите, ребята, поделюсь опытом, как лучше дырочки в гимнастерке проделывать для очередного ордена?
— Тебе проделают, — мрачно пообещал Вася Овсянников.
Однако настроение поднялось.
В полной темноте подъехали к летному полю. Варварычев доложил
— Штурман, открой бомболюки! — крикнул в кабину.
Димыч ответил, что они открыты. Я осветил лучом створки бомболюков и ахнул. Они были наглухо прижаты планкой, которая закрывает на центральной балке нишу замка бомбодержателя. Не заметь я этого, бомбы могли упасть на люки, ветрянки — свернуться с взрывателей, и взрыва в воздухе нам бы не миновать.
— Ну и ну! — столпились все, глядя на растерявшегося молодого оружейника Моцаренко.
Однако долго рассуждать не приходилось. Уже взлетел Стародуб, за ним Гаврилов, Осипов, Балин — сильнейшая четверка полка. Горизонт не просматривается, закрыт плотной дымкой. Летим на высоте три двести, под нами море облаков.
— Сколько до цели?
— Двадцать пять минут, — отвечает Димыч.
— Определяйся точнее. Будем пробивать облачность и заходить на цель с высоты пятисот метров.
Штурман склонился над картой. После продолжительного молчания доложил, что через пять минут пройдем Таманский залив. До Керченского пролива летели за облаками. Но вот впереди замелькали лучи прожекторов — значит, над целью ясно.
— Под нами вода! — доложил Лубинец.
Кое-где уже сверкают разрывы зенитных снарядов, тьму прорезают фары носящихся истребителей противника.
— Следить за воздухом!
— Ложимся на боевой! — докладывает Димыч.
Приглушаю моторы, сбавляю газ. Хорошо видно, как на станции рвутся фугаски, полыхает ярко-багровое пламя. Первая четверка точно накрыла цель. Десятки кинжальных лучей шарят по небу, зенитки захлебываются огнем.
— Идем отлично, — докладывает штурман.
Резкая вспышка ударяет в глаза — напоролись на луч прожектора. Но вот он скользнул выше, схватил другой самолет. На курсе, на курсе… Держаться на боевом курсе! Главная обязанность и главное качество летчика-бомбардировщика…
— Скоро сброс?
— Пошли, родимые! — слышится голос Димыча.
Наконец-то!
Теперь выбраться из опасной зоны. Резко разворачиваю машину, ныряю вниз. Рядом разрывается сразу несколько снарядов, самолет начинает трясти. Вцепляюсь в штурвал, увеличиваю обороты, тряска становится легче. Никаких признаков аварии, ни огня, ни запаха дыма, бензина…
— Сзади истребитель! — докладывает Панов.
Надо уходить в облака. Отжимаю штурвал, самолет послушен. Выхожу из облачности на высоте девятьсот метров в районе Краснодара. Пробую еще раз увеличить обороты правого мотора — самолет трясется, как в лихорадке. Внизу распластался луч посадочного прожектора на аэродроме Елизаветинская. С полосы то и дело срываются СБ, тоже уходят на Керчь. Решаю сесть.
Посоветовавшись с местным техником, откладываю осмотр самолета до рассвета. Панов и Лубинец остаются охранять
— Как огонек над Керчью?
— Приличный.
— Я вчера был там. Точно сбесились, гады! Прожектора, зенитки, истребители… Не беспокойтесь, ребята, все будет сделано, в полк сообщу. Заваливайтесь в соседней комнате.
Через три часа нас растолкал техник.
— Вынужденные, вставайте!
Панов, Лубинец и аэродромные техники уже возились в моторе.
— Ну, что там?
— Мелочь! Дырочка в капоте, командир! — весело кричит Лубинец. [57]
Дырка небольшая, сантиметров пять в диаметре.
— И это все?
— Пробита проводка к свечам и всасывающий патрубок, — дополняет Лубинца техник. — Еще бы одна подобная «мелочь», и наше знакомство могло не состояться…
Через час мы уже в окружении друзей. Узнаем, что Балин тоже совершил вынужденную на аэродроме станицы Советской, недалеко от Армавира. Вскоре возвратившийся комэск собрал нас, предоставил слово своему штурману Кочергину. Тот рассказал, что, уходя от атак вражеского истребителя, за курсом не следил, потерял ориентировку после выхода на побережье Азовского моря. Выскочили к реке Лабе, приняли ее за Белую и только потом разобрались, что ушли в противоположную сторону…
Мы ожидали, что комэск в пух разнесет штурмана, но Балин, усмехнувшись, прервал его:
— Хватит самокритики, флаг-штурман. Учиться надо, братцы! И у своих и у врага, на хорошем и на плохом опыте. Иногда отрицательный пример дает больше, чем положительный.
На том и закончил разбор. Балина все мы успели полюбить. Именно за ненавязчивость. Умел он как-то особенно коротко и просто довести до сознания любую правду, заставить нас взглянуть на нее собственными глазами.
Под руководством таких наставников, как майор Ефремов, капитан Балин, мы и доучивались в боях.
"Порядок, командир!"
Во второй половине дня 26 июля нас, как обычно, собрали в штабе. Командир полка скупо подвел итог:
— Ночью поработали неплохо. Отмечено три сильных взрыва, несколько больших пожаров. Надо полагать, что эти эшелоны врагу уже не послужат. Дневная аэрофотосъемка подтвердила: сгоревшие цистерны, разбитые вагоны, развалины станции. Транспортов на воде не обнаружили, торпеды сброшены по запасной цели — порту Феодосия.
Затем кратко ввел в обстановку, поставил очередную задачу. Положение на фронтах еще более обострилось. Оставлен Ростов-на-Дону. Гитлеровцы рвутся на Кавказ.
Одна из группировок противника наступает в направлении реки Маныч, на Сальск, другая — из Батайска на Краснодар. Командование немецко-фашистских войск стремится к Волге, отрезать Москву от южных районов страны, добраться до кавказской нефти. Сегодня ночью полку приказано нанести удар по скоплению вражеских войск на станции Тацинская. Запасная цель — переправа через Дон у станицы Белая Калитва. Три первых самолета наносят удар зажигательными бомбами, остальные — фугасками. Боевой порядок: первым взлетает сам комполка, затем Осипов, Стародуб, Беликов. Экипажу Беликова получить и сбросить двадцать две тысячи листовок.