Фронт до самого неба
Шрифт:
– Командир, бомбы?
– Давай, выводи на боевой!
Прилуцкий уточняет скорость, корректирует курс, прилипает к прицелу. Противник подозрительно молчит.
– Пошли пять штук! Маневрируют, гады! Действительно, два транспорта начали циркуляцию вправо, два - влево.
– А ты думал, они будут подставляться под твои бомбы?
– Давай еще заход!
– Прилуцкий не на шутку разозлился.
– Уточни снос!
Начинаю разворот, приказываю Панову сообщить об обнаруженных транспортах. Пока штурман вносит поправки, с земли приходит ответная радиограмма:
– Командир, боевой!
Изо всех сил стараюсь вести самолет по струнке. Противник не стреляет. Видимо, на судах нет зенитного вооружения.
– Пошли!
Через несколько секунд слышу ругань Николая. Бомбы опять не попали в цель, легли у носа переднего транспорта.
– Ругайся, не ругайся, - говорю Прилуцкому, - одного желания мало. Нужно учиться бомбить маневренные цели, угадывать замысел противника, брать упреждение...
Николай не отвечает. В шлемофоне слышно, как он сопит. Досадно, конечно.
– Не огорчайся, штурман, - успокаивает Панов.
– Подучишься - врежешь прямо в трубу.
– Пошел ты к черту!
На обратном пути Панов заметил на горизонте точку.
– Командир, по курсу транспорт! Приблизились - сторожевой катер.
– Двойка тебе, Панов, не умеешь распознавать корабли по силуэту. Учит, учит вас начальник штаба...
Я тоже зол и несправедлив. Будто мог он, Панов, на таком расстоянии различить силуэт. Хорошо, что хоть обнаружил.
– Командир, это опасная посудина. Наверняка, караулит наши лодки. Разреши, я ему из пулемета...
– Давай!
Снижаюсь до пятидесяти метров, прохожу рядом с катером. Стрелки бьют из пулеметов. В ответ с катера тянутся нитки пунктиров.
– Огрызаются, собаки!
– Передай его координаты на берег!
– напоминаю радисту.
– Ну что, снайпер, врезал?
– в свою очередь подначивает Прилуцкий. Со стороны каждый - стратег!
– Пулька не бомба, разрыва не видно, - меланхолично парирует Панов.
Длительный разведывательный полет подходит к концу.
Сколько раз приходилось нам возвращаться из дальних полетов к родным берегам. И почти всегда - с радостью, с сознанием исполненного долга. Сегодня летели молча. Грызла досада, чувство вины.
На земле нас встретил Григорий Степанович Пересада. Усталый, с воспаленными от бессонной ночи глазами. Выслушав подробный доклад и сделав записи в блокноте, неожиданно улыбнулся:
– Молодцы! От имени командира полка объявляю вам благодарность!
– Служим Советскому Союзу! Вот тебе и неудачный полет!
– Поняли значение разведки?
– пожимая нам руки, спрашивал майор.
– По вашим данным уже посланы самолеты. К транспортам направлены подводные лодки. Что же касается бомбометания... Перехитрил вас противник. Учиться нужно! Ну, ничего, научитесь.
На следующий день вышел боевой листок:
"16.10.42 г, летчик Минаков, штурман Прилуцкий, стрелок-радист Панов и воздушный стрелок Лубинец произвели воздушную разведку в море длительностью 6 часов 40 минут. Задание выполнено отлично. В районе Ак-Мечеть, Евпатория, Севастополь экипажем обнаружено и сфотографировано
"Главное - не растеряться!"
Так начинал и так заключал свои сверхпрограммные политбеседы наш комиссар эскадрильи Ермак - под "табачным навесом", где коротали мы часы вынужденного, из-за погодных условий, отдыха или же ожидали команды на взлет. Разные эпизоды рассказывались под этим девизом, порой неправдоподобно курьезные, порой захватывающе увлекательные, но непременно подлинные и всегда бьющие в одну цель. Откуда их добывал комиссар, было его профессиональным секретом, неразрешимой для нас загадкой: из эскадрильи он, как и мы, дальше штаба полка и столовой не отлучался и переписки со всей авиацией флота вести, как понятно, не мог.
Ни наши шахматы, ни домино Николаю Григорьевичу не мешали, даже и помогали - оценить собственную работу, которая, по его мнению, лишь тогда и результативна, когда заинтересован в ней не столько он, сколько его слушатели - мы, то есть. "Главное - не растеряться", - слова эти были условным сигналом, некими позывными, заслышав их, мы замолкали на полуслове, откладывали очередной ход, даже если могли насадить зазевавшегося партнера на "вилку" или "защучить" его ферзя, самонадеянно вышедшего на середину доски в дебюте.
– Если не растеряться, - начал неторопливо и эту историю комиссар, то и на парашюте можно подняться...
– Спуститься, товарищ старший политрук, - услужливо поправил сержант Одиноков.
– Подняться, - настойчиво повторил Ермак и даже ткнул пальцем в небо, не оставляя сомнений в сказанном.
– Ага, - догадался Колесов.
– Восходящий поток? Спрыгнул над территорией противника, а его подняло и вынесло к своим...
– Вариант возможный, - согласился комиссар.
– Но с Барановым было не так. Ему со дна моря пришлось подниматься.
На Колесова зашикали, чья-то рука с занесенным конем неподвижно повисла над шахматной доской, доминошники беззвучно сложили на стол костяшки.
– Случай недавний, - начал Ермак.
– В сентябре это было, в одном из авиаполков нашего флота. Замкомэск старший лейтенант Филипп Баранов возвращался на своем Ил-2 с боевого задания. Летел над морем. Вдруг "мессеры". Со стороны солнца зашли незаметно, одной из первых очередей повредили мотор. Уклоняться от их атак Баранову стало трудно. Он вел машину над самыми гребнями волн, защищаясь огнем и маневром. Это был еще старый "ил", без кабины воздушного стрелка и крупнокалиберного пулемета в хвосте. Бой, конечно, неравный. Очередной вражеский снаряд окончательно вывел из строя мотор, грузный штурмовик "провалился", сел на воду. Баранов принялся открывать фонарь, но он не поддавался - заклинило. В кабине потемнело, самолет ушел под воду. Он погружался все глубже и глубже, надежд на спасение не оставалось. Однако герметизированная кабина не наполнялась водой, и летчик в кромешной тьме, задыхаясь, не оставлял попыток открыть фонарь...