Фронтера
Шрифт:
— Не надо тут из себя доброго папочку строить, Риз. Что ты вообще знаешь про верность? Кому ты верен? Приятелям-космонавтам? Семье?
Риз вздрогнул: перед ним, как наяву, снова предстала Дженни, которую он оставил с мужем. Он мог бы попытаться к ней пробиться, завоевать и тем спасти ее жизнь.
Прекрати, приказал он себе. Нет смысла себя изводить. Слишком поздно, в любом случае слишком поздно.
— Ты даже не понимаешь, что мною движет, — продолжил Блок. — Ты не понимаешь, что значит для русского человека Родина. В вашем языке ведь
— К тебе это не имеет отношения, — сказал Риз. — И к России, к США, к Фронтере не имеет. Это мое дело.
— Риз, ну что за наивность. Ты сам лучше меня знаешь. Не бывает поступков, лишенных политической окраски. Все на свете связано с политикой. Я не могу тебя отпустить. Никто не уйдет отсюда, пока мы не разберемся.
Риз встал.
— Блок, ты же не станешь тут стрелять. Это слишком опасно.
Блок уравновесил правую руку на левой.
— Тогда не принуждай меня.
Риз шагнул к нему, но Блок не уступил дороги.
— Убери, — сказал Риз. — Пожалуйста. Я должен это сделать.
Их разделяло от силы шесть футов, даже меньше. Риз уставился на искаженный восприятием «люгер»: дуло расширилось, руки тянулись от рукоятки в бесконечность. Ризу показалось, что Блок намерен выстрелить. Значит, это вроде покера: выпадают ситуации, когда ты платишь за возможность увидеть карту, хотя уже представляешь себе, какой она окажется. Потому что, думал он, иногда за уверенность уплатишь любую цену.
Он сделал еще шаг, и Блок выстрелил.
На секунду Риз лишился способности связать причину — громкий резкий хлопок, едва не опрокинувший его на пол, — и следствие: вспыхнувшее в левом плече тепло, которое тут же сменилось парализующим холодом. Затем передние отделы коры головного мозга сформулировали немногословный вывод: В меня попали.
Не успел Блок выстрелить снова, как Риз надвинулся на него и сомкнул ручищи вокруг «люгера». Левой рукой он пользоваться почти не мог, но силы правой вполне хватило, чтобы сдавить пальцы Блока, заломить ствол вверх и назад, пока Блок не запищал и не попытался вырваться, и тогда Риз сделал резкое движение, заехав Блоку по переносице и щеке стволом оружия.
Блок осел на колени, Риз вырвал у него пушку немеющими, бесчувственными пальцами левой руки, после чего замахнулся правым кулаком, метя в челюсть, но промазал и ушиб костяшки о скулу противника. Тяжело дыша, он выпрямился и отступил. Блок секунду покачался, потом медленно накренился вперед и упал ничком.
Пуля пробила насквозь трапециевидную мышцу плеча Риза и вонзилась в пенопласт за его спиной, но отскочила от пластмассы основной стены, не причинив опорной структуре вреда. Хорошо, что я ее замедлил собой, подумал он.
Крови было довольно много. Он потрогал дырку в плече и чуть не потерял равновесие, так что пришлось опереться о косяк двери, оставив кровавый мазок на эмалированном металле. Отыскав аптечку первой помощи, он сбрызнул обе стороны раны коагулянтом и почувствовал, как колет кожу, а синтефибриновые волокна быстро стягивают
Пришлось отложить «люгер», чтобы влезть в перчатки скафандра. Закончив, он непослушными пальцами снова подцепил пушку, но не придумал, что с ней делать. По мышцам спины распространялась жгучая боль, горло сводило, глаза слезились. В аптечке нашелся буторфанол, но Риз преодолел искушение и закрыл колпачок. Лучше обойтись без анальгезического дурмана.
Пора было двигаться. Он пролез в шлюз и пошел на заходящее солнце, глядя, как южный ветер сдувает песчаные занавеси в зону сумерек. Пещера, где обитали дети, была первым постоянным поселением человека на Марсе, и ноги сами нашли туда дорогу, хотя от боли и шока он перемещался неуклюже, борясь с тошнотой. Он протиснулся в шлюз пещеры и остался лежать; атмосфера обдувала его, реальность наплывала и отдалялась, приходилось бороться за каждый вдох.
— Ему плохо, — сказал чей-то голос, и с головы стянули шлем. Еще кто-то протянул ему блюдце с горкой свекольного сахара и стакан воды, он лизнул сахар языком и обнаружил, что вкус попеременно представляется то одуряюще-сладким, то горьким, как песок.
— Тебе плохо? — спросила Глаголь, опускаясь перед ним на корточки.
Он сморгнул. Он сидел, прислонясь к стене, и смотрел в комнату, где царила бескрайняя тьма, пронизанная кое-где конусами ярко-белого света. Под двумя конусами дети что-то увлеченно набирали на клавиатурах, под третьим макака-резус ела попкорн из мусорного ведра. Слегка скошенный взгляд Глаголи был сфокусирован на его окровавленной шее.
— Не… серьезно, — произнес он. — Просто отойти немножко надо. Со мной все будет в порядке.
Он заметил, что по-прежнему держит в левой руке бесполезное оружие, и выпустил его, оттолкнув от себя по полу.
— У тебя кровь, — сказала Глаголь. — И выглядишь ты нехорошо.
— Ничего страшного, — отозвался Риз. — Я рану сбрызнул, все в порядке. Правда.
— Не пытайся меня одурачить, — сказала Глаголь. — Ладно? Потому что мне это тоже важно. Нельзя, чтоб ты тут умер у меня на руках.
— И не мечтаю.
— Ну хорошо. Потому что пока все отлично. Просто превосходно. — Лицо ее покрывала тонкая пленка пота, а от тела исходил резкий запах, означавший возбуждение. — Хрустик, свет отрегулируй, а? — Одно за другим пятна света погасли, и пульс Риза скакнул от нагрянувшей тьмы, подобной мраку сенсорного изолятора, слепоты и смерти.
— Хрустик тут программу сваял, — сказала Глаголь. — Мы твою карту прогнали через голографический проектор и в очень мелком масштабе запустили в…
Во мраке возникли светящиеся точки — горели они недостаточно ярко, чтобы озарять пол и стены, и лишь создавали иллюзию звезд в бескрайнем космосе. Затем постепенно пришли в движение. Рядом с его лицом пронеслась тройная система, а под ногами проявился плотный клубок раскаленного взрывами газа в сердце галактики. На некотором расстоянии парили пурпурные мазки величественных туманностей, а еще дальше крохотные квазары плевались высокоэнергетическим излучением через торнадо на полюсах. Это стало видно все сразу, стянутое воедино и пылающее жизнью.