Фрунзе
Шрифт:
Бухарский эмират тоже не мог не ощущать всех этих сдвигов и перемен.
Эмир, в частности, никак не мог примириться с переходом Мадамин-бека на сторону советской власти. Ставку свою эмир делал теперь на видного ферганского главаря Курширмата — «кривого Ширмата», которому чужды были какие бы то ни было принципы, кроме одного — «грабить и резать».
Курширмата не нужно было много уговаривать. Старый разбойник только карман подставлял под эмирское золото.
На борьбу с шайками Курширмата, производившими набеги на мирное население Ферганы из предгорий Алайского
Курширмат не выпустил от себя Мадамин-бека.
Он держал его сперва некоторое время в качестве заложника, уговаривал снова поднять оружие против советской власти, но в конце концов Мадамин-бек был застрелен одним из басмачей.
В ту же ночь взметнулось пламя пожара над крупным кишлаком Вуадиль. Небольшой советский гарнизон геройски отбивался от внезапного налета басмачей Курширмата, но басмачи взяли числом и внезапностью нападения. Только один красноармеец сумел добраться из Вуадиля до Маргелана с печальной вестью:
— Вуадиль захвачен Курширматом…
Фрунзе на бронепоезде «Красная Роза» с небольшим отрядом охраны вновь поехал в Ферганскую долину.
В Фергане еще не было спокойствия. События в Вуадиле свидетельствовали об этом.
Особенно беспокоил Фрунзе гарнизон города Андижана, одного из важнейших городов Ферганы. Основное ядро в этом гарнизоне составлял полк курбаши Ахунжана. Ахунжаи был курбаши не совсем обыкновенный: он носил на груди орден Красного Знамени. Но джигиты его творили всякие безобразия. Они отказались выполнять приказ командования о переводе полка в Ташкент и начали переговоры с басмачом Курширматом. Фрунзе решил обезвредить ахунжановцев.
Бронепоезд командующего подошел к Андижану. По пыльным улицам города, осененным высокими чинарами, в сопровождении членов Реввоенсовета и командиров, Фрунзе поехал в местный ревком, отдав предварительно распоряжение начальнику гарнизона вывести полк Ахунжана на смотровой плац.
Задача, стоявшая перед Фрунзе, была довольно сложна. Он придавал большое значение национальным формированиям, заботился о них, пестовал их, и сейчас ему предстояло любыми средствами восстановить советскую дисциплину в полку Ахунжана.
— Вы, Ахунжан, до последнего времени были для нас ценным человеком, — начал Фрунзе, пристально глядя в глаза Ахунжану, явившемуся в ревком в сопровождении десятка вооруженных джигитов. — Человек, носящий на сердце Красное Знамя, считали мы, носит его и в сердце. Мы считали также, что командир всегда старается всех своих бойцов сделать похожими на себя… И поэтому за полк ваш, Ахунжан, мы долгое время были спокойны. «Вот надежная советская часть, — думали мы. — Вот кзыл-аскеры, достойные и своего звания и того почетного поста, на котором они находятся». Строится новая жизнь — без ханов, без плетей, без палок, без царских тюремщиков и палачей… Строится советская свободная Фергана, где каждый трудящийся человек священен, неприкосновенен. И что же мы узнаем?! Часть вашего
— Клевещут… — угрюмо сказал Ахунжан.
— Рад слышать от вас это слово, — невозмутимо продолжал командующий. — Если вы его употребляете, стало быть, вы знаете, что оно обозначает. Баи, муллы, казни шипят по своим закоулкам, что советская власть приказывает кзыл-аскерам и кзыл-джигитам обижать население. Как вы это назовете, Ахунжан?.. Клевета это или нет?
— Да, это тоже клевета… — ответил, не поднимая головы, Ахунжан.
— Мы все проверили, Ахунжан. За все эти действия отвечает прежде всего командир полка. Потрудитесь сдать мне ваше оружие, Ахунжан.
Не выдержав спокойного, требующего повиновения взгляда Фрунзе, бывший курбаши басмачей нервно положил свой маузер на покрытый красной скатертью стол, на то место, куда указывал Фрунзе.
С городской площади Андижана донеслись звуки стрельбы. Оказалось, что хотя выведенный на плац полк Ахунжана и построился там во исполнение приказа, но из рядов его раздалось несколько провокационных выстрелов по красноармейцам, и завязалась перестрелка, стоившая жизни нескольким советским бойцам.
Появление Фрунзе вместе с Лхумжаном восстановило порядок. Полк был направлен в Ташкент.
На следующий день, рано утром, когда солнце перевалило через горы, к Вуадилю, куда приехал Фрунзе, подскакал всадник, размахивая пакетом.
На пакете была надпись: «От его превосходительства Курширмата, преемника в управлении Кокандским государством, — его превосходительству кзыл-генералу Фрунзе».
«Предлагаю начать мирные переговоры…» — так начиналось письмо Курширмата.
Фрунзе нахмурился и резко написал на пакете: «Вернуть. Пусть ждет расплаты оружием».
Борьба с басмачами продолжалась со всей решительностью.
До самого Оша гнал, преследовал Фрунзе разбитую банду Курширмата. Городок Ош, у подножия Алайского хребта, считался одним из трех священных городов Туркестана, наравне с Самаркандом и Бухарой, а потому был и одним из главных очагов басмачества. Басмачество процветало в районе Оша.
Высокий трехзубый пик над городом Ош, как бы пылавший от солнечного накала, был, про преданию, воздвигнут из каменных плит в далекой древности в честь пребывания в этом городе легендарного восточного царя Соломона, по-арабски — Сулеймана. Он так и назывался «Сулейман-тау». До этих рубежей простиралось будто бы Соломоново царство.
На вершине пика с незапамятных времен стояла глиняная муллашка-часовенка, а в ней жили чалмоносные ходжи. Величественная панорама открылась перед Фрунзе, когда он поднялся на вершину Сулейман-тау. Сверкающая вечными ледниками горная цепь Тянь-Шаня смыкалась на юго-востоке с северными отрогами Памира. Гигантским амфитеатром лежали древнейшие хребты земли перед глазами «кзыл-генерала».
— Кто ты такой? — спросил его один из длиннобородых ходжей, державший на руке немигающего пушистого сокола.