Габриэль Гарсиа Маркес. Биография
Шрифт:
В политическом плане это был удивительный год. И все же самому сенсационному событию еще только предстояло произойти: 9 ноября падет Берлинская стена. Возможно, как намекнула Маргарет Тэтчер и предсказал сам Гарсиа Маркес, подошла к концу двухсотлетняя история Запада. Развал СССР и гибель самого коммунизма были уже не за горами. В декабре Гарсиа Маркес, разумеется, никогда не раскрывавший подлинного содержания своих бесед с Кастро, доверительно сообщил всему миру: «Фидель опасается, что СССР заразится капитализмом и страны третьего мира будут брошены на произвол судьбы» [1194] . Он сказал, что существование СССР до сих пор крайне необходимо в качестве противовеса США и что, если Советский Союз перестанет оказывать финансовую поддержку Кубе, — а к этому все и шло — для кубинцев это будет «равносильно второй блокаде». Он признал, что Куба нуждается в радикальных переменах, и некоторые из них начали осуществляться еще задолго до российской перестройки. Но враги Кубы по-прежнему препятствуют реинтеграции страны в «ее естественный мир» — в Латинскую Америку, — потому что народ воспримет это как триумф Фиделя Кастро. Слава богу, что в Испании, думал, должно быть, Гарсиа Маркес, Фелипе Гонсалес и его правительство ИСРП вновь победили на выборах 29 октября. Хоть одна хорошая новость.
1194
«GM: „Castro le teme
Как видел Гарсиа Маркес, в мире рушился один из устоев прогрессивной мысли и политической деятельности. Затем последует беспрецедентный период экономических и социальных перемен. Но, если в прошлом переломным моментам, сколь бы дезориентирующими они ни были, находилось объяснение с точки зрения политических и общественных идеологий, теперь движущей силой являлись сами экономические перемены и связанная с ними идеология глобализации. И одновременно казалось, будто технико-биологический прогресс высасывает всякий смысл из существования. Отсюда отчаянное стремление вернуться к фундаментализму, порожденное беспокойством, страхом и безысходностью. Кое о чем из этого он размышлял, но вслух свои мысли почти не высказывал. Какие бы события ни происходили в материальном мире, Гарсиа Маркес был настроен найти нечто такое, что вселяло бы оптимизм. Именно так он реагировал на происходящее в самые мрачные моменты. Теперь он считал это своим долгом перед планетой.
23
Назад в Макондо? Сообщение об исторической катастрофе
1990–1996
1989 г. стал самым ужасным в современной истории Колумбии. В марте в аэропорту Эльдорадо было совершено покушение на будущего президента страны Эрнесто Сампера; получив множество пулевых ранений, он выжил чудом. В мае члены военизированной группировки попытались взорвать начальника тайной полиции Мигеля Масу Маркеса; он тоже чудом остался жив. В августе на глазах у народа был убит основной кандидат на пост президента от Либеральной партии Луис Карлос Галан. В сентябре была разгромлена редакция газеты El Espectador, взорвана бомба в отеле «Хилтон» в Картахене. Жизнь преемника Галана, партийного технократа Сесара Гавириа, едва он выставил свою кандидатуру, оказалась под угрозой со стороны наркоторговцев [1195] . В результате одной попытки, в ноябре, был взорван гражданский самолет, принадлежавший компании «Авианка»; погибли 107 человек, хотя самого Гавириа на борту не оказалось. В декабре перед зданием тайной полиции в Боготе была взорвана еще одна бомба, погибли десятки прохожиж И таких случаев было немало. Все это было внове. Конечно, сейчас гибло меньше людей, чем в разгар Violencia 1950-х гг., но тогда большинство погибших были никому не известные жители сельских районов; в действительности прежде многие сетовали, что при такой политической системе, как в Колумбии, почти никто не защищен от убийства, за исключением кандидатов в президенты двух традиционных партий, — если только эти кандидаты (как это было в случае с Гайтаном и Галаном) не раскачивают консенсуальную лодку, в которой каждая из партий попеременно плывет к запланированным победам в спокойных политических водах.
1195
Большинство из этих событий упоминаются, мимоходом или в подробностях, в произведении GGM, News of а Kidnapping (London, Jonathan Саре, 1997).
Ситуацию, конечно, изменили наркотики. Традиционные политические партии больше не были полновластными хозяевами жизни, потому что теперь им не принадлежала значительная часть национальных ресурсов, которые они могли бы распределять таким образом, чтобы сохранять стабильность своего положения. Появились другие игроки, со своими интересами. Соответственно появились и новые мишени. 3 ноября Excelsior сообщила, что, по мнению Гарсиа Маркеса, «война против наркотиков» (весьма популярное выражение в США) в той форме, в какой она ведется сейчас «обречена на провал» [1196] . Писатель утверждал, что необходимо возобновить переговоры между правительством, герильей и наркоторговцами. Иначе, сказал он, Колумбия кончит тем, что станет жертвой империалистических замыслов США, нацеленных на то, чтобы заставить весь континент вести войну в их интересах.
1196
«Condenada al fracaso, la Guerra contra la droga: GM», Excelsior, 3 noviembre 1989.
Буквально через полтора месяца все, кто хотел видеть, увидели, что Гарсиа Маркес в очередной раз продемонстрировал глубокое понимание ситуации в американском полушарии. В конце декабря США, возглавляемые президентом Джорджем Г. Бушем, скорее ободренные, чем просто обрадованные падением Берлинской стены, вторглись в Панаму, убив сотни невинных граждан и похитив — впервые в истории — ее президента Антонио Норьегу, которого сами же и привели к власти. Конечно, Норьега был диктатор, и гангстер, и наркоторговец, и отпетый мерзавец (все это были предлоги для вторжения), но ведь еще несколько месяцев назад он был их мерзавцем. Таким образом, США вернулись к политике вторжения на территории других государств в тот самый год, когда Советы признали, что совершили большую ошибку, направив войска в Афганистан. В кубинской газете Granma за 21 декабря Гарсиа Маркес осудил американское вторжение в Панаму, но Granma была не тем изданием, к которому прислушивалось американское правительство. Все это были дурные предзнаменования, напоминающие о зловещих страницах прошлого.
В 1990 г. обстановка в Колумбии оставалась такой же, как в 1989-м. Группа «знаменитостей», видных общественных деятелей, явно при поддержке президента Барко, опубликовала открытое письмо, в котором говорилось, что наркоторговцев ждет «менее суровое» наказание, если они прекратят террор. Авторитеты Медельинского картеля согласились прекратить насилие и сдать оборудование по очистке кокаина в обмен на гарантии правительства. Но не всем наркоторговцам эта договоренность пришлась по душе, и вскоре резня продолжилась. В последних числах марта Медельинский картель расправился с Бернардо Харамильо, вторым кандидатом на пост президента от Патриотического союза (прежде — Революционные вооруженные силы Колумбии, РВСК). (РВСК — старейшая повстанческая организация; на последнем этапе Violencia ее основатели принадлежали к левому крылу Либеральной партии, а в 1960-х гг. они создали РВСК как военное крыло Коммунистической партии. Также РВСК — повстанческая организация, корнями глубоко уходящая в крестьянство, и это в стране, где в начале XXI в., как полагают, насчитывается самое большое в мире количество вынужденных переселенцев-крестьян. В 1980-х гг. РВСК попыталась встать на путь выборов и потеряла 2500 своих кандидатов и функционеров, которые были убиты военизированными «эскадронами смерти», зачастую сотрудничавшими с правительственными силами. Неудивительно, что она развернула широкомасштабную партизанскую войну.) Министра внутренних дел Карлоса Лемоса Симмондса его противники вынудили уйти в отставку, Обвинив в том, что он организовал убийство Харамильо. Потом в конце апреля был убит третий кандидат на пост президента — Карлос Писарро.
Именно в этот момент Гарсиа Маркес решил еще раз попытаться переехать в Колумбию. Интересно, стал бы он рассматривать эту возможность в столь мрачное для Колумбии время, если бы его не смущала политика Кубы? Оправившись от замешательства, он принялся вырабатывать свою новую политическую стратегию, цель которой теперь состояла не в том, чтобы продвигать дело кубинской революции как таковое, а содействовать тому, чтобы спасти Фиделя, — если придется, и от самого себя [1197] . Теперь несколько раз бывало, что он признавал — правда, выдавая это за авангардистское чутье, — что «мы находимся на первом этапе новой непредсказуемой эпохи», но потом уточнял менее уверенно: эта новая эпоха, «судя по всему, призвана раскрепостить наше сознание» [1198] . Однако он не упоминал, что эта новая эпоха олицетворяет собой крушение всего, во что он всегда верил. Вместо того чтобы признать это, он решил обставить дело так, будто все происходящее вполне оправдывает его ожидания: именно реакционеры и в первую очередь правительство США не осознают грандиозности того, что происходит в мире, и масштабность возможностей, открывающихся перед человечеством. Посему каждый человек, доказывал он, должен пересмотреть свои политические убеждения [1199] . Это воистину был решающий момент в эволюции его мышления.
1197
См. Anthony Day, Marjorie Miller, «Gabo talks: GGM on the misfortunes of Lat'in Am'erica, his friendship with Fidel Castro and his terror of the blank page», Los Angeles Times Magazine, 2 September 1990, p. 10–35. Здесь он утверждает, что «у США нездоровое влечение к Кастро» (p. 34). Если бы не Кастро, добавляет он, «США захватили бы всю Латинскую Америку до самой Патагонии».
1198
См. Excelsior, 9 febrero 1989.
1199
Anthony Day, Marjorie Miller, «Gabo talks», p. 33.
Казалось бы, теперь все должно измениться к лучшему. Но нет, стало только хуже. В конце февраля, через несколько недель после вторжения США в Панаму, на парламентских выборах народ Никарагуа, уставший от войны и с пессимизмом смотрящий в будущее на континенте, где по-прежнему доминировал северный колосс, проголосовал против сандинистского правительства, пришедшего к власти и удерживавшего ее, несмотря на противодействие американцев. Гарсиа Маркес был в шоке, но сумел выразить уверенность в том, что сандинисты выиграют следующие выборы [1200] . Фиделя Кастро исход выборов в Никарагуа не удивил, но, вероятно, он был разочарован и боялся за будущее собственной страны. Дело в том, что в конце 1980-х гг. Латинская Америка в целом была гораздо беднее, чем в 1960-х гг.; большинство стран региона погрязли в долгах. Всюду господствовали экономическая отсталость и несправедливость. Когда вышел роман «Сто лет одиночества», его восприняли как памятник экономической отсталости — причем в тот самый момент, когда благодаря революциям 1960-х гг. началось преодоление этой отсталости. Теперь же, в 1980-х, Латинская Америка, казалось, возвращалась к временам Макондо.
1200
Excelsior, 10 marzo 1990.
В Колумбии Гарсиа Маркеса повсюду преследовали журналисты. Как обычно. Он уже работал над еще одной исторической драмой об эротической страсти, которой будет дано название «Любовь и другие демоны». Свое возвращение он ознаменовал заявлением о том, что будет экранизировать произведение Хорхе Исаакса «Мария» (1867) — самый известный и популярный колумбийский роман до издания «Ста лет одиночества» — для колумбийского телевидения; фильм планировали выпустить на экраны в октябре. Гарсиа Маркес сказал, что это непростая задача и большая ответственность, но ему не терпится приступить к работе. Он надеется, что колумбийские домохозяйки над телевизионной версией будут плакать еще больше, чем их (и его) прабабушки в 1870-х гг. плакали над романом, лежащим у них на коленях. «Любовь, — сказал он (ибо „Мария“ и впрямь лучшая книга о любви в истории Латинской Америки), — самая важная тема в истории человечества. Некоторые говорят, что важнее — смерть. Я так не думаю, потому что все привязано к любви» [1201] . Он не мог бы более кратко и точно охарактеризовать собственную эволюцию понимания главной темы своей жизни.
1201
См. Jos'e Hern'andez, «Mar'ia es un texto sagrado», El Tiempo, 10 marzo 1990.
Несмотря на заявление о своем «возвращении», к которому колумбийцы отнеслись со скептицизмом, ибо слышали это много раз, Гарсиа Маркес вместе с Мерседес вскоре уже был на пути в Чили и Бразилию, откуда супруги намеревались ненадолго вернуться в свое надежное убежище — Мексику. В Чили они ехали на инаугурацию (намеченную на 11 марта) Патрисио Эйлвина, первого с 1973 г. демократически избранного президента страны. Наконец-то Гарсиа Маркес получил некоторое удовлетворение от отставки Пиночета, который, как и сандинисты, потерпел поражение на выборах (но не ушел из политики). Писатель встречал Пиночета в Вашингтоне на подписании договора о Панамском канале в 1977 г., как раз во время своей «литературной забастовки» (которую он устроил из-за того, что Пиночет пришел к власти). Теперь они снова вместе присутствовали на церемонии, где из них двоих чилийский генерал, должно быть, чувствовал себя гораздо менее комфортно. (Лондонская The Financial Times не преминула заметить, что Пиночет теперь «блуждает в своем лабиринте» [1202] .) Во время того визита Гарсиа Маркес принял участие в церемонии, которая произвела на него особое впечатление, — в повторном открытии (это был символический жест) Дома-музея Пабло Неруды в Испа-Негра, месте паломничества, закрытого диктатором на семнадцать лет. Его сопровождали Хосе Доносо, Хорхе Эдвардс, поэт Никанор Парра и председатель нового правительства Энрике Корреа.
1202
Imogen Mark, «Pinochet adrigt in his labyrinth», The Financial Times, 25 November 1990.