Габриэль Гарсиа Маркес. Биография
Шрифт:
В общем и целом Восточная Германия на Гарсиа Маркеса произвела негативное впечатление. Смешанные чувства вызвал у него и Западный Берлин, который американцы с еще большим энтузиазмом сносили и перестраивали, чтобы утереть нос советскому блоку.
Мое первое знакомство с той гигантской капиталистической машиной на территории социализма оставило у меня ощущение пустоты… В результате той вульгарной хирургической операции начало проявляться нечто совершенно противоположное Европе. Сияющий чистенький город, где все, к несчастью, казалось слишком новым… Западный Берлин — это огромное агентство по пропаганде капитализма [554] .
554
GGM, «90 d'ias en la Cortina de Hierro. I. Berl'in es un disparate», Cromos, 2,199, 3 agosto 1959.
Смешно, но эта самая пропаганда на Гарсиа Маркеса оказала весьма действенный эффект, что отразилось в его описаниях Восточного Берлина, пронизанных настроением горького разочарования: «К ночи на восточной стороне вместо рекламных лозунгов, расцвечивавших Западный Берлин, загоралась лишь одна красная звезда. В одном нужно отдать должное этому мрачному городу: внешне он полностью соответствовал экономической реальности своей страны. За исключением Сталин-аллее» [555] . Проспект Сталин-аллее, выстроенный с монументальным размахом, отличался также и монументальной вульгарностью. Гарсиа Маркес предсказал, что через «пятьдесят или сто лет», когда победу одержит тот или иной режим, Берлин снова превратится в единый громадный город, «уродливую торгово-промышленную ярмарку, сооруженную из бесплатных рекламных образцов, предложенных обеими системами» [556] . Учитывая политическую напряженность и соперничество между
555
Ibid.
556
Ibid.
Проведя несколько дней в Берлине, друзья поспешили в Париж. Соледад Мендоса отправилась в Испанию, а ее брат и Маркес стали думать, как им быть дальше [557] . Возможно, их выводы слишком поспешны, возможно, в других странах ситуация лучше. Через несколько недель их друзья в Лейпциге и Берлине собирались ехать в Москву на 6-й Всемирный фестиваль молодежи и студентов и посоветовали им тоже туда поехать. Гарсиа Маркес, когда жил в Риме, пытался получить советскую визу, но ему четыре раза отказывали, поскольку у него не было официальной финансовой поддержки. Но в Париже удача улыбнулась ему: он снова повстречал свой талисман — Мануэля Сапату Оливелью. Тот сопровождал свою сестру Делию. Специалист по колумбийскому фольклору, она везла на Московский фестиваль труппу, состоявшую в основном из афроколумбийцев, исполняющих паленке и мапале [558] . Гарсиа Маркес относительно неплохо пел, играл на гитаре и барабане. Вместе с Мендосой он записался в труппу, и они отправились в Берлин на встречу с остальными участниками делегации. Там к ним присоединятся другие колумбийцы, направлявшиеся на фестиваль, в том числе Эрнан Вьеко и Луис Вильяр Борда.
557
В своих статьях Гарсиа Маркес утверждал, что только «Жаклин» вернулась в Париж, а он сам и «Франко» задержались в Берлине и, оставив там автомобиль, на поезде поехали в Прагу. Это было сделано с той целью, чтобы в своем репортаже объединить визит в Германию в мае 1957 г. и поездку в Чехословакию и Польшу в 1955 г. с посещением СССР и Венгрии в июле — августе 1957 г. В итоге три отдельные поездки сложились якобы в одну, описанную в очерке «90 дней за железным занавесом».
558
Arango, Un ramo de nomeolvides, p. 88. Эта труппа называлась Фольклорный ансамбль Делии Сапата, о котором Гарсиа Маркес написал статью в Боготе («Danza cruda», El Espectador, 4 agosto 1954), и так уж сложится, что в нем не хватало аккордеониста и саксофониста.
Гарсиа Маркес до последнего не был уверен, удастся ли ему поехать в Москву. Он послал мелодраматичное письмо в Мадрид, сообщая Тачии, с которой он, как ни странно, вновь стал поддерживать отношения, что через несколько дней туда прилетит Соледад Мендоса и что сам он либо уедет в Москву «сегодня до полуночи», либо в Лондон, где он продолжит работу над своим незавершенным романом («Недобрый час»), перед тем как вернуться в Колумбию. А сегодня, доложил Маркес, он встречается с Соледад в кафе «Мабийон». (Без сомнения, «Мабийон», где они с Тачией впервые разговорились, как и многое другое в этом проникнутом безразличием письме, Маркес упомянул умышленно, чтобы уязвить свою бывшую возлюбленную.) Что касается повести «Полковнику никто не пишет», которую, можно сказать, он выстрадал вместе с Тачией, Маркес написал следующее: «Теперь, когда персонаж создан и живет сам по себе, я утратил к нему интерес. Пусть теперь говорит что хочет и ест дерьмо». В принципе он мог позволить себе утратить интерес к «Полковнику…», потому что повесть была дописана. Он сообщил, что часто видит младшую сестру Тачии, Пас, и намекнул на свою связь со всеми тремя сестрами Кинтана. Наконец, заявив, что он с радостью покидает «этот печальный унылый город», Маркес напоследок прочитал ей нотацию, в которой звучала нескрываемая (или притворная) горечь: «Надеюсь, ты поймешь, что жизнь — трудная штука и легкой никогда, никогда, никогда не будет. Быть может, однажды ты прекратишь придумывать сказки про любовь и осознаешь, что, когда мужчина обольщает тебя, ты тоже должна хоть как-то обольщать его в ответ, а не требовать каждый день, чтобы он любил тебя больше. В марксизме это как-то называется, но я сейчас не помню» [559] .
559
ГГМ, письмо Тачии Кинтана, отправленное из Парижа в Мадрид (лето 1957).
Из Берлина в Прагу поезд шел тридцать часов. Это было ужасно. Гарсиа Маркес, Мендоса и друг последнего колумбиец Пабло Солано спали стоя у туалета, положив головы друг другу на плечи. Потом сутки все трое приходили в себя в Праге, а Маркесу даже удалось быстро освежить воспоминания двухлетней давности. Следующий участок пути был легче: до Братиславы, потом через Чоп, располагавшийся в точке пересечения Словакии, Венгрии и Украины, затем до Киева и в Москву [560] . Маркеса ошеломила ширь необъятной страны Толстого: на второй день после пересечения границы Советского Союза они все еще ехали по Украине [561] . По всему маршруту простые украинцы и русские бросали в поезд цветы, а на остановках преподносили пассажирам подарки. Большинство из них вообще не видели иностранцев за последние полстолетия. Гарсиа Маркес беседовал с испанцами, которых детьми эвакуировали из Испании во время гражданской войны. Потом, испытывая трудности в Советском Союзе, они попытались вернуться на родину, а теперь опять возвращались в Москву. Одному из них было «непонятно, как можно жить при режиме Франко. При этом у него не было сомнений, можно ли жить при режиме Сталина» [562] . Правда, Гарсиа Маркес был разочарован тем, что в поезде вещала только одна радиостанция — «Московское радио». Спустя почти три дня пути утром 10 июля они приехали в Москву — всего лишь через неделю после того, как Молотов проиграл Хрущеву и был снят со всех государственных постов [563] . Москва показалась Маркесу «самой большой деревней в мире» [564] , и это его первое впечатление о российской столице сохраняется у него по сей день. Тогда на фестиваль прибыли 92 000 гостей, из них почти 50 000 иностранцев. Многие из них были латиноамериканцы, среди которых присутствовали уже такие известные личности, как Пабло Неруда, а также другие, помоложе, которым еще предстояло оказать большое влияние на свои страны, — например, Карлос Фонсека, будущий лидер никарагуанских сандинистов, ну и сам Гарсиа Маркес. Механизм фестиваля работал как часы. Маркеса, как и многих других до и после него, удивляло, что Советы, способные организовать столь грандиозное мероприятие, а через три месяца еще и запустить на орбиту спутник, не в состоянии обеспечить своему народу сколько-нибудь сносное существование, производить относительно приличную одежду и другие потребительские товары [565] .
560
Поездка описана в статье GGM «All'a por los tiempos de la Coca-Cola», El Espectador, 11 octubre 1981.
561
GGM, «90 d'ias en la Cortina de Hierro. VII. URSS: 22 400 000 kil'ometros cuadrados sin un solo aviso de Coca-Cola», Cromos, 2:204, 7 setiembre 1959. Четыре статьи об СССР, которые будут опубликованы в журнале Cromos (Богота) в 1959 г., поначалу вышли как две статьи под названием «Я был в Венгрии» в Momento (Каракас) 22 и 29 ноября 1957 г. Оба варианта опубликованы в сборнике GGM, Obra period'istica vol. VI: De Europa у Am'erica 2 (Bogot'a, Oveja Negra, 1984), но я цитирую здесь вариант 1959 г., потому что статьи там более полные и дают всеобъемлющую картину.
562
Гарсиа Маркес Г. СССР: 22 400 000 квадратных километров без единой рекламы кока-колы / пер. Н. Попрыкиной // Палая листва: повести, рассказы. СПб., 2000. С. 468. (Примеч. пер.)
563
Молотова выведут из состава правительства 1 июня 1957 г.
564
Там же. С. 471. (Примеч. пер.)
565
GGM, «90 d'ias en la Cortina de Hierro. VIII. Mosc'u la aldea m'as grande del mundo», Cromos, 2:205, 14 setiembre 1959.
Гарсиа Маркес, Мендоса и их новые товарищи почти сразу же перестали посещать мероприятия фестиваля и две недели исследовали Москву и Сталинград. Есть фотография, на которой запечатлена группа молодых людей на Красной площади. Худющий Гарсиа Маркес, как это часто бывало, сидит на корточках перед остальными. Даже на этом блеклом черно-белом снимке видно, что он в отличие от других брызжет энергией и едва сдерживается, чтобы не подпрыгнуть и не развернуть кипучую деятельность
566
Гарсиа Маркес Г. СССР: 22 400 000 квадратных километров без единой рекламы кока-колы / пер. Н. Попрыкиной // Палая листва: повести, рассказы. СПб., 2000. С. 478. (Примеч. пер.) Ibid.
567
Там же. С. 480. (Примеч. пер.) Ibid.
568
Там же. С. 483. (Примеч. пер.)
569
Там же. С. 483. (Примеч. пер.) GGM, «90 d'ias en la Cortina de Hierro. IX. En el Mausoleo de la plaza Roja Stalin duerme sin remordimientos», Cromos, 2:206, 21 setiembre 1959.
Гарсиа Маркес предпринял несколько попыток посетить гробницы Сталина и Ленина и на девятый день все-таки получил доступ в Мавзолей. Он сказал, что Советы запретили книги Кафки на том основании, что он — «апостол пагубной метафизики» [570] , но, по мнению Маркеса, Кафка мог бы стать «лучшим биографом Сталина». Большинство людей в СССР в глаза не видели своего вождя. Многие вообще сомневались в его существовании, хотя ни один листочек на дереве не мог шевельнуться вопреки его воле. Таким образом, творчество Кафки подготовило Маркеса к столкновению с неслыханным бюрократизмом советской системы, в том числе и к мытарствам, через которые ему пришлось пройти, чтобы получить разрешение на посещение гробницы Сталина. Когда он наконец-то попал в Мавзолей, его поразило, что там не было никакого запаха. Ленин его разочаровал — восковая кукла; Сталин — удивил: «спит последним сном без угрызений совести» [571] . Сталин в полной мере соответствовал тому облику, который он сам пропагандировал.
570
Там же. С. 485. (Примеч. пер.)
571
Гарсиа Маркес Г. СССР: 22 400 000 квадратных километров без единой рекламы кока-колы / пер. Н. Попрыкиной // Палая листва: повести, рассказы. СПб… 2000. С. 493. (Примеч. пер.)
Выражение лица живое, сохраняющее на вид не просто мускульное напряжение, а передающее чувство. И кроме того — оттенок насмешки. Если не считать двойного подбородка, то он не похож на себя. На вид это человек спокойного ума, добрый друг, не без чувства юмора… Ничто не подействовало на меня так сильно, как изящество его рук с длинными прозрачными ногтями. Это женские руки [572] .
Позже Плинио Мендоса скажет, что, по его глубокому убеждению, именно в тот момент вспыхнула первая искра «Осени патриарха» [573] . Это тонкое описание забальзамированного тела Сталина в какой-то мере объясняет, как Сталину удавалось обманывать весь мир относительно своих настоящих методов и мотивов — эксплуатируя образ Дяди Джо [574] .
572
Там же. С. 493. (Примеч. пер.) Ibid. Ср. GGM, «El destino de los embalsamados», El Espectador, 12 setiembre 1982. Здесь ГГМ обсуждает забальзамированные тела Ленина и Сталина, упоминает Эвиту Перон, Санта-Анну и Обрегона и сравнивает изящные руки Сталина, Фиделя и Че.
573
Mendoza, La llama у el hielo, p. 30.
574
Дядя Джо — фамильярное прозвище И. В. Сталина в англоязычных странах, а точнее, его образа в средствах массовой информации США в период доверия и доброй воли стран антигитлеровской коалиции, который пришелся на середину Второй мировой войны. (Примеч. пер.) Позже ГГМ познакомится еще с одним якобы диктатором с изящными руками — команданте Кастро; во всем мире его называют по-свойски «Фидель» — даже не дядюшка, а друг и товарищ всем и каждому. К тому времени ГГМ сам тоже для всех и каждого станет своим, другом — «Габо».
В отличие от многих гостей советской столицы Гарсиа Маркес считал, что во всех отношениях было бы лучше, если б средства, что тратятся на строительство и содержание Московского метрополитена, были пущены на повышение уровня жизни народа. Он был разочарован, когда выяснил, что свободная любовь теперь лишь сомнительное воспоминание в этой поразительно ханжеской стране. С недовольством он отметил, что авангардный кинорежиссер Эйзенштейн почти неизвестен в своей стране, но приветствовал попытку венгерского философа Дьёрдя Лукача пересмотреть марксистскую эстетику, одобрительно отнесся к постепенной реабилитации Достоевского и терпимому отношению к джазу (хотя и не к рок-н-роллу) [575] . Его удивило, что в СССР никто не испытывает ненависти к США, не то что в Латинской Америке, и особенно поразило, что там постоянно изобретают то, что уже существует на Западе. Он очень старался понять, почему дела обстоят так, а не иначе, но с явной симпатией воспринял реакцию молодого студента, который в ответ на упрек французского коммуниста, отрезал: «Живем один раз». В составе делегации Маркес посетил один из колхозов и позже назвал его председателя «социализированным феодалом» [576] . Когда большинство членов делегации разъехались по домам, Маркес задержался в СССР, пытаясь понять необычайную сложность советского опыта — «сложность, которую нельзя свести к упрощенным формулам капиталистической или коммунистической пропаганды» [577] . Из-за того что он продлил свое пребывание в Советском Союзе, границу он пересекал один, и советский переводчик с внешностью актера Чарльза Лоутона сказал ему: «Мы думали, все делегаты уже уехали. Но если хотите, мы приведем детей, чтобы они забросали вас цветами. Что скажете?» [578]
575
GGM, «90 d'ias en la Cortina de Hierro. IX. En el Mausoleo de la plaza Roja Stalin duerme sin remordimientos», Cromos, 2, 206, 21 setiembre 1959.
576
Гарсиа Марка: Г. СССР: 22 400 000 квадратных километров без единой рекламы кока-колы / пер. Н. Попрыкиной // Палая листва: повести, рассказы. СПб., 2000. С. 495. (Примеч. пер.)
577
Ibid.
578
GGM, «90 d'ias en la Cortina de Hierro. Х. El hombre sovi'etico empieza а cansarse de los contrastes», Cromos, 2, 207, 28 setiembre 1959.
В целом у Маркеса осталось благоприятное впечатление о Советском Союзе. Теперь много лет спустя, мы можем сказать, что он примерно так же, с симпатией и сочувствием, отнесся к ситуации на Кубе в 1970-х гг. Но он не делал попытки умолчать о негативных явлениях, которые увидел. На обратном пути с Плинио Мендосой и все еще вместе с Пабло Солано он посетил Сталинград (ныне Волгоград), по Волге доплыл до парадной арки Волго-Донского судоходного канала, где стояла гигантская статуя Сталина, с высоты своего положения самодовольно взиравшего на одно из величайших достижений страны. Оставив Плинио Мендосу в Киеве, Гарсиа Маркес отправился в Венгрию. Мендоса, которому пришлось на неделю задержаться в Брест-Литовске, потому что Солано слег с пневмонией, назад поехал через Польшу. Он был разочарован увиденным — «мы утратили невинность», позже скажет он, — и постепенно пришел к выводу, что коммунистические режимы обречены, ибо у них один и тот же регрессивный генетический код (хотя он попытается поверить еще раз — на Кубе — в 1959 г.). Но Гарсиа Маркес, не имевший ни буржуазного прошлого, которое он мог бы оплакивать, ни буржуазных вкусов, которые нужно культивировать, жаждал новых впечатлений. Ему удалось добиться того, чтобы его включили в приглашенную в Будапешт группу из восемнадцати иностранных писателей и обозревателей, в числе которых были два репортера — он сам и бельгиец Морис Майер.