Гадание на кофейной гуще
Шрифт:
Он отвернулся, но руки моей не отпустил.
— Я ведь не собирался ничего говорить тебе сегодня, Танька. Я не думал, что ты можешь меня любить. Это так… неправдоподобно. Просто мне было тяжело прожить столько дней, видя тебя лишь со спины. Я хотел только глянуть тебе в лицо, вот и все. Но когда я увидел, какая ты у меня стала… страшненькая за эти дни, я не выдержал.
Слово «страшненькая» он произнес так, словно всех страшненьких на свете тут же записывают в красную книгу, и ставят под охрану, и холят и лелеют, как неведомую ценность, и восхищаются ими, и им завидуют. Потом он снова склонился и поцеловал мне сгиб
Когда Юрий Владимирович поднял голову, лицо его было напряженным.
— Я женат, Танька, — произнес он.
— Я знаю, — ответила я.
— У меня двое детей.
— Я знаю, — повторила я.
Его пальцы по-прежнему ко мне прикасались, однако взгляд куда-то уплывал.
— Все непросто, Танька. Я должен… должен понять, обдумать. Дай мне немного времени. Я должен понять, как поступить. Понять, что мне лучше сделать, понимаешь?
— Разумеется, — согласилась я.
— Что — разумеется? — его голос прозвучал неожиданно резко.
— Разумеется, вы должны поступить так, как вам удобнее и легче. Это ведь естественно, правда?
— Мне кажется, — пристально глядя на меня, почти серьезно заметил Юрий Владимирович, — что в скором времени я буду тебя бить. Ни один человек за мою жизнь не выводил меня из себя так, как это умеешь делать ты.
— Вы решили, я иронизирую? — догадалась я. — Да что вы! Я говорю, что думаю.
— В том-то и дело, — его губы дрогнули, и я поспешила шутя его успокоить:
— Не волнуйтесь! Бейте, если хочется. Я с легкостью сумею дать вам сдачи. Я очень сильная.
Он улыбнулся было, потом вновь стал серьезным и быстро, нервно добавил:
— Ну, хочешь, я поступлю так, как ты сейчас мне скажешь? Хочешь, я никогда больше не появлюсь дома? Я порву вот так, сразу и навсегда, хочешь?
И в этот миг я вдруг поняла, что он действительно сделает все, что я скажу. Долго подобное состояние не продлится, он скоро опомнится, он не из тех, кто теряет разум безвозвратно, но нынешняя минута — моя. Мне на нем легче играть, чем на флейте. Я могу вить из него веревки. Только к чему мне веревки вместо любимого человека? И я молчала.
— Мы пойдем к тебе, — продолжил он. — Правда, не представляю, как я посмотрю в глаза твоим родителям…
— Родителям ладно, — вздохнула я, — а вот брату Димке, с которым мы живем в одной комнате, разделенной фанерной перегородкой…
Юрий Владимирович остановился на полном скаку и уже спокойнее уточнил:
— Я сниму квартиру, и мы пойдем туда. Хочешь?
Я отрицательно покачала головой:
— Так ведь нельзя, правда?
Он кивнул:
— Правда. Самое смешное, что мне не в чем Аллу обвинить. Даже если б и хотел — не в чем. Она идеальная жена. Она знает, что я предпочитаю на обед, а что на ужин. Она знает, какие рубашки я ношу на работу, а какие в гости. Она знает и умеет все.
Мне стало стыдно. Мне вообще как-то не приходило в голову, что Юрий Владимирович, подобно обычным людям, обедает и ужинает.
— Она умница и красавица, — с отвращением
Я вспомнила Галины слова:
— Воплощенная элегантность, да?
Он вздрогнул:
— Элегантность — суррогат благородства для тех, кто им не обладает. Дело не в тебе, Танька, ты не должна себя винить. Это случилось несколько лет назад. Ты не представляешь, каково это — вдруг поднять глаза за завтраком и обнаружить рядом с собою женщину, в которой все, понимаешь, все противоположно тому, что ты любишь! Это страшно, Танька. Она красива, и каждый штрих в ее красоте мне чужой. Она умна, но не в силах понять очевидных вещей, как раз тех, которые ты всегда понимаешь без слов.
— Но ведь вы когда-то на ней женились, — вырвалось у меня. Господи, какой черт тянет меня за язык!
— Да, ты права. Я еще раз говорю — ее обвинить не в чем. Наоборот. Мне было двадцать, я серьезно болел, на мне фактически поставили крест. А она все равно меня любила. Сила ее воли была такова, что я должен был выздороветь. Она — удивительная женщина. Я не помню случая, чтобы она не получила того, чего хочет. Я был уверен, что люблю ее. Разумеется, виноват я сам и никто больше. Я был молод и слеп. Вероятно, я был слабее нее. Скорее всего, я и сейчас слабее. Она железная женщина, Танька. Мы живем в одной квартире, но я ни разу не видел ее без макияжа или в халате. Или чтобы вот так, — он нежно провел рукой по моим растрепавшимся волосам. — Она никогда не ест столько, сколько хочется. У нее фигура фотомодели.
— Вы полагаете, — недоверчиво усмехнулась я, — быть такой, как я, распустехой — хорошо?
— Нет, — ответил он, — просто я люблю тебя за это. Ты такая, какая есть, а Алла всегда рассчитывает, как ей вести себя, чтобы получить то, что ей надо. И, если надо, она не остановится ни перед чем. Она пойдет по трупам. Я знаю, я видел. Это страшно, Танька. Но я убедил себя, что женщины такие все. Стоит копнуть, и каждая будет такой. Нет смысла искать то, чего в природе существовать не может. А у нас с Аллой дети. Светка и Павлик.
— Да, конечно, — согласилась я. — Вы их очень любите, да?
— Когда ты у нас появилась, я сперва не верил. Ты ведь совсем другая, Танька. Твое благородство иногда меня просто ранило. Я знал, что так не бывает, так не надо. Это даже слишком, перебор.
Я возразила:
— Одновременно со мной появилась Лилька, а она куда добрее.
Юрий Владимирович нахмурился, словно пытаясь вспомнить, кто же это такая, потом отмахнулся:
— Добрее? Не знаю. Но благородства в ней нет в помине. Благородство — вообще удивительная черта. Я не уверен, что встречал кого-нибудь, кроме тебя, в ком она была бы основным жизненным стержнем. Слишком много оно требует от человека.
— Я обычная, — попыталась объяснить ему я. — Такая, как все. Вы должны знать это. Я не хочу, чтобы вы опять обнаружили, что были слепы.
— Хорошо, — вздохнул он, — скажи мне, ты обиделась на Галю, которая после смерти брата несправедливо и злобно тебя травила?
— Ну, — опешила я, — ей ведь было плохо, понимаете?
— Оправдываешься? — он коротко засмеялся и продолжил:
— А Рита? Ты знаешь, что она с удовольствием засадила бы тебя в тюрьму? Ей что, тоже плохо?
— Да уж, не больно-то хорошо, — вспомнив недавний разговор, честно ответила я. — Вы просто не знаете, но у нее очень тяжелая жизнь. Ее можно понять.