Гагарина, 23
Шрифт:
Увлечённо обсуждались новости посёлка и страны в целом. Пётр Степанович, тряся сложенной в трубку газетой, густым голосом говорил: «В газете «Труд» чёрным по белому написано …»
Из подъезда вышла Анна Борисовна, пожелала всем доброго вечера – ей вразнобой ответили и замолчали, глядя вслед.
Дарья Никитична, умастив поудобнее зад, кивнула в сторону ушедшей:
– Хорошо Гольдманша пристроилась – внуча моя, Зойка, дружит с Лизаветой, забегает мальчонке гостинцев занести,
Жена Петра Степановича заговорщицки прошипела:
– Я так боюсь евреев! Они же на свою Пасху христианских младенцев режут и кровь в тесто для мацы добавляют! Теперь не знаю, чего ждать – она ведь как раз над нами живёт. За что нам такое наказание!
– Что ты так переживаешь – у вас младенцев нет. Пусть Лизка боится. —золотозубая тётка цинично загоготала.
Пётр Степанович сплюнул и процедил сквозь зубы:
– У нас в семье говорили: «Где жид проскачет, там мужик заплачет».
Дарья Никитична, подстраиваясь под тон жены Петра Степановича, свистящим шёпотом сообщила:
– А ещё она сидевшая! Шпиёнка! На фашистов работала! У нас так просто не сажают – если человек честный, то он и не боится. Ишь ты, квартиру ей дали! Рибилитация! А кто знает, чё там было.
Золотозубая вдруг вскинулась:
– А что тебе до сидевших?! Каждый третий в стране сидел, сидит или сядет! Если будете так языки распускать, то никакие реабилитации вам не помогут.
Жена Петра Степановича отмахнулась от папиросного дыма:
– Что ты вдруг вызверилась, ты что сидела?
Последняя затяжка, щелчком выброшенная папироса, колючие глаза, поджатые губы процедили:
– Сидела, и что!
Все вдруг увидели на прокуренных пальцах выцветшие буквы В, А, Л, Я, и выглядывавшую из-под короткого рукава наколку – розу с двумя листиками: на одном надпись «Усть», а на втором «Кут».
– Пойдём-ка мы домой, Пирожок, – бывшая зечка подхватила под мягкие бока капризно мякнувшего кота и ушла не прощаясь.
Дебаты затихли, скомкались и поборники очищения общества от евреев разбрелись по домам, только бабушка Ержанчика продолжила сидеть на скамейке, зорко следя за внуком в толпе ребятишек. В разговоре она участия не принимала, чувствуя неприязнь к тому, о чём говорили, вступить в спор так и не решилась.
***
После обильного ужина Пётр Степанович отправился в спальню, долго крутился в постели – никак не получалось удобно лечь. Набитый под завязку желудок давил, затрудняя дыхание, в боку кололо.
– Наташа, накапай валерьянки, уснуть не могу, – он приподнялся на подушке. Жена в ночной рубашке вышла из гостиной, неся мензурку. Они давно спали в разных комнатах.
Мешал появившийся откуда-то аромат ладана, да такой крепкий, что перебивал все запахи квартиры. К долго лежавшему в темноте с открытыми глазами Пётру Степановичу наконец пришёл сон и он провалился в прошлое.
глава 17
У
Когда радио, голосом Левитана объявило о начале войны, высокий не по годам, спортивный Петро, как и все его однокашники, решил идти на фронт, но в военкомате получил отказ: «Приходи через год». Петро спорил, бил себя в грудь увесистым кулаком, то и дело сдувая пшеничную чёлку, падающую на глаза. Три значка на его рубашке: комсомольский, «За участие в марафоне» и ГТО, звенели и бликовали, как ёлочные игрушки.
Вечером того же дня дядька-зоотехник увёз его в деревню от греха подальше. Все верили, что война вот-вот закончится и лучше будет, если не в меру прыткий парнишка дождётся победы в глуши, подальше от соблазна «зайцем» уехать на войну в одном из эшелонов, беспрерывно шедших в сторону фронта.
Немецкие войска полностью оккупировали Пинский район в июле 1941 года. Дядька, всегда державший нос по ветру, перешёл на сторону врага, потащив за собой любимого племянника.
Организаторские способности бывшего зоотехника пригодились зацикленным на порядке немцам. Он деятельно участвовал в создании районной управы и полицейского гарнизона из белорусских и украинских коллаборационистов, получил хорошую должность, высокую зарплату и усиленный паёк.
Началось поголовное уничтожение евреев, цыган и коммунистов.
Во время карательной операции «Припятские болота», с кавалерийской бригадой СС и батальоном охранной полиции Петро, уже опытный каратель, попал на «акцию» в очередное местечко. В батальоне в основном занимались расстрелами, вешали реже и иногда использовали передвижные душегубки. Рослый не по годам, он ничем не отличался от парней призывного возраста и нёс службу наравне со всеми.
Сначала страх от вида трупов не давал ему спать, его даже рвало после первых казней, но человек такое животное, которое привыкает ко всему – привык и Петро. Втянулся, заматерел. Евреев в его семье никогда не любили, поэтому юный шуцман (сотрудник охранной полиции, нем.), а попросту полицай, угрызений совести не испытывал – его отделение занималось только уничтожением жидов.
В этот раз решили внести разнообразие в уже приевшуюся людоедскую рутину. Новое слово – аутодафе – вошло в лексикон бывших комсомольцев и спортсменов.
Перед началом акции всем в отделении выдали спиртное и таблетки «Первитина». Абсолютно невменяемые молодые полицаи принялись отовсюду сгонять евреев: их вытаскивали из домов, погребов; снимали с чердаков; гнали, ударяя прикладами в спину к краю поселения. Там, на опушке леса, стоял большой, с двухэтажный дом, общинный амбар. Он ждал гостей, распахнув широкие ворота настежь.