Галактика (антология)
Шрифт:
— Устраивает, — говорим.
— Ну, вот и лады! А экземплярчик без виз, если хотите — можно от руки, только поаккуратней, — препроводите быстренько Григорий Давыдовичу, — это помощник был у Земченкова по ученой части, — пусть поколдует.
Вот. И стали нас с Оскариком причесывать. И не в четыре дня мы Земченкову расчеты на стол положили, а и четырех месяцев нам не хватило. Месропян, тот сразу сказал, что это не по его части, его другие вещи занимают. А Фоменко, Оскариков руководитель, так в нас вцепился, что пух и перья полетели. И нащупал он у нас, злодей, спасибо ему, слабину в математике. Топтались мы, топтались, только Лайманис выручил. Знаете его? Сунул он нас носом в узбекский ежегодник, дай бог памяти, года семьдесят восьмого или девятого. Старина! Но там примерно такое же преобразование рассматривалось, только не с теми граничными условиями. Очень нам помог Владик Рубашевич, его нам Григорий Давыдович сосватал.
Что-то я, дорогие товарищи, стал мыслию растекаться. Бебшиком попахивает, а? Да и время позднее. Ну, чем кончилось, вы сами знаете. Встала против нас геофизика с экологией. Вы что же это, мол, электрончик раздели, зарядик черт-те во что превратили, употребили, а чем компенсировать будете? Ах, от Земли? Раз от Земли, два от Земли, а потом что? Положительный заряд планете сообщать задумали? Не пойдет. Нарушение природного равновесия. Космологическая проблема. Вот ее-то Махалайнен и решил. Казалось бы, проще простого. Он с протонов предложил снимать положительный заряд. Процесс дороже нашего раза в четыре, но без него никуда. Так мы втроем Нобелевскую премию и получали: Махалайнен, Оскарик и я. Помню, встретился я с Махалайненом в Хельсинки в первый раз. Я как-то привык, что мы все молодые поглядел на него и — как с разбегу в стенку! Семидесятилетний старец, брови серебряные, борода лопатой. «Здравствуйте, — говорит, — Александр Петрович, — а меня все Санькой звали, и я сам себя так звал, — очень рад с вами познакомиться. Давно желал, думал — не успею. И вот — успел. Рад, сердечно рад». А я стою и соображаю: «Что значит „успел — не успел“? Как это?» Потом понял, и в краску меня ударило. До этого я вообще не задумывался, может ли человек чего-то не успеть. А сейчас уже и сам подумываю; «Вот этого я не успею. Вот это вряд ли увижу. А то успею — только поднавалиться бы надо». И выходит, что очень многого я не успею, потому что, если по-настоящему дело делать, в нашей науке за всю жизнь больше ста метров и не замостить. Так-то, молодые люди. Ведь до запуска первой полноценной промышленной стоп-спин станции мощностью девятьсот мегаватт — уж так нам экология определила — не год прошел, не пять, а двадцать четыре года, как одна копеечка. И все двадцать четыре года крутились мы с этим делом, как белочки. И стоила эта работа не семь миллионов рублей на круг, как мы с Оскариком прикинули, не четырнадцать, как выдал нам Земченков для сбития спеси, а триста двадцать два миллиона шестьсот семьдесят тысяч карбованцев. И на что ушла каждая тысяча, я, Балаев, помню. Ох, как помню! А вот профессор Махалайнен красоточки нашей и не увидал. Не успел.
Так что, молодые люди, вы мне не говорите: «Вот вам, Александр Петрович, вектор, вот вам сектор, вот вам эйнштейниан первого рода, вот второго. Дайте нам полтора миллиона, и через год будет у вас — это у меня, значит! Вон я какой царь Дадон! — антигравитация». Расчетики свои вы передайте Семену Григорьевичу. Если хотите, сразу. Размножьте, раздайте по отделам, готовьтесь. Как будете готовы, я внеочередной семинар назначу. Это я вам твердо обещаю.
А пока, простите, дела. Надо тут с капитальными затратами поколдовать маленько да хоть часть писем разобрать. Вон их какая папка! Может, выдумаете машину, чтобы она письма разбирала за меня, а? Нет? Ну, то-то.
Владимир Малов
Тот, кто вернется!
Слева, там, где к шоссе вплотную подходил лес, все было желто-красным: надвинулась осень, а дни стояли солнечные. Воздух теперь был по-осеннему прозрачен и звуки тоже стали осенними — гулкими и отрывистыми, непохожими на приглушенные летние. Стрелка спидометра колебалась у отметки 100. Впрочем, шоссе в этот час было почти пустым — лишь изредка попадались навстречу длинные коробки служебных транспортов, возвращающихся из порта в город, — и поэтому человек в машине успевал замечать и краски осени. Когда шоссе взлетело на пригорок и сверху открылся вид на громадную территорию порта, человек резко затормозил, поставил машину у обочины и отворил
Воздух был теплым. Плиты шоссе тоже нагрелись на солнце. Не так, как нагреваются они летом, в июле или августе, но все-таки от них и теперь поднимались невидимые волны тепла.
Лето промчалось неожиданно и незаметно, пролетело в ворохе неотложных дел.
Человек пересек шоссе и с наслаждением ступил на траву. Медленно вращаясь, в воздухе проплыл желто-красный лист. Человек подставил ему ладонь, но в последний момент лист изменил направление и улетел в сторону. В этот момент он заметил на краю горизонта серебристую каплю. Она медленно увеличивалась, а затем опустилась за дальними постройками. Человек машинально взглянул на часы: французский корабль «Эспуар» сел точно по расписанию.
«Эспуар»… Слово красивое, звучное. Перевод его он знал — «надежда». Он повторил это французское слово вслух, слушая свой голос, и перед его глазами вдруг вновь появился этот кусочек будущего, выхваченный Установкой неизвестно из какого времени, — мелькающие на экране цветные пятна и полосы, голоса двух людей, обрывки разговора, имеющего прямое отношение к нему самому.
Человек встал. Под ногами зашуршали трава и опавшие листья, земля мягко пружинила. Он шел не оборачиваясь, и лес смотрел ему вслед.
Он захлопнул дверцу. Звук двигателя был по-осеннему резок. И, быть может, именно этот звук заставил человека помедлить и задумчиво посмотреть влево.
Колыхались ветви деревьев, исполняя какую-то сложнейшую и сыграннейшую партию в таинственном и вечном танце. Листья срывались с них и отправлялись в короткие полеты по самым замысловатым траекториям. Лес жил своей, ни на что не похожей и ни с чем не сравнимой жизнью.
Теперь человек смотрел вперед, на серебристую ленту дороги Он знал: лес будет тянуться слева еще километров десять. Потом в его глубине мелькнут постройки научного центра, и среди многих других инструментов покажется на мгновение кристалл Института времени. А потом, еще через несколько километров, шоссе сделает поворот. Лес кончится неожиданно и резко, и возникнут громадное полупрозрачное здание Управления космофлота, длинные корпуса навигационной службы и дальше бетонные плиты причалов. Где-то там, у одного из причалов, стоял готовый к старту «Альбатрос».
1
В лифте Андрей оказался не один — спутницей была белокурая девушка в светло-розовой форме диспетчерской службы. Девушка скользнула взглядом по его лицу, потом по его нашивкам, и тогда в ней сразу произошла какая-то перемена. Глядя прямо перед собой, на план Управления, прикрепленный к стене кабины, Андрей чувствовал, что спутница разглядывает его как-то чересчур уж внимательно. Он посмотрел на девушку, но кабина в этот момент остановилась, и надо было уже выходить.
Углубившись в длинный коридор, Андрей оглянулся и пожал плечами. В нашивках, по его мнению, не было ничего примечательного. По ним можно было только узнать количество времени, проведенного в космосе, и количество рейсов с литерой А — субсветовых. И того и другого набиралось немало, но до рекордсменов далеко. На куртке был также личный номер. Еще эмблема «Москвы» и капитанский знак.
Он снова оглянулся и быстро пошел вперед.
За последний год в Управлении что-то изменилось — коридор, например, поворачивал не налево, как прежде, а направо. У поворота Андрей в нерешительности остановился и сейчас же к нему подбежал робот-путеводитель. Его выпуклые глаза-фотоэлементы слегка повернулись на осях — робот рассматривал нашивки. И тут же электронный справочник проскрежетал с восклицательными интонациями:
— Вам направо! Все правильно! Здание недавно реконструировано! Вас ждут в голубом крыле!
Андрей пробормотал положенные слова благодарности. Номер помещения, где его ждали, он знал: номер был указан на вызове, лежащем в кармане. Андрей повернул направо. Новый коридор не был похож на все остальные. Он оказался вдвое шире и весь искрился голубыми огнями — светились стены, потолок и даже пол. Пройдя немного вперед, Андрей понял: свет этот имел определенное функциональное назначение. Мерцание голубых огней каким-то непостижимым образом заставляло сосредоточиться, концентрировало внимание и волю, видимо, подготавливало посетителя к тому, чтобы во время предстоящего разговора не говорить ничего лишнего, только самое важное и необходимое. Собственно, Андрей и так знал, что разговор предстоял короткий: вызов, пришедший к нему в космогостиницу, мог означать только одно — требование представить отчет об экспедиции на четвертую планету звезды 70 ТВ, с которой только что вернулась «Москва». Отчет давно был готов и лежал сейчас в пластиковой папке, которую Андрей держал в руках. Сдача отчета должна была сопровождаться краткой беседой с Петренко или его заместителем Кругловым, после чего Андрей Ростов, капитан «Москвы», субсветового корабля экстра-класса, мог, видимо, отправляться на все четыре стороны — в отпуск.