Галя Ворожеева
Шрифт:
Сумерки уже сгустились. В комнате все стало смутным, расплывчатым. И лицо Гали белело смутно. Она потянулась было к выключателю, но отвела руку и, подойдя к окнам, задернула шторки и только потом зажгла свет. И Стебель понял ее. От яркого света он на миг зажмурился, а когда открыл глаза, Галя уже гладила. Он подумал о том, что у них как-то само собой возникла тайна — эта вот встреча.
Там, где утюг проплывал по влажному платью, оставался дымящийся, горячий, гладкий след. В комнате запахло разогретым ситцем и парком.
И
— Ты какая-то, Галя… Ну, я не знаю — какая ты, — усмехнулся Стебель.
Галя не обернулась, она продолжала гладить. Она вспомнила, как Маша приревновала ее, когда она, Галя, пришла к Стеблю.
Галя бережно подняла выглаженное платье и повесила его на спинку кровати.
— Ну, а теперь выметайся, — сказала она. — Я буду голову мыть.
Взволнованным вышел от Гали Стебель. И каким-то обогащенным, что ли. Он не мог разобраться в своей душевной сумятице. То ему казалось, что они ни о чем особенном не говорили, то, наоборот, чудилось, что говорили о чем-то важном.
Даже то, как она турнула его из дому, ему понравилось.
Спешили — боялись дождей, заморозков. День и ночь рокотали тракторы, шумели комбайны, по всем дорогам проносились грузовики с зерном, обдавая ночами придорожные березы светом фар. В совхозе все, кто мог, вышли на поля. Перелетов и Камышов появлялись то на одной, то на другой ферме. На токах гудели зерносушилки, рокотали транспортеры, зернопады низвергались в кузова…
И вот в одно из утр все травинки на полях побелели от инея, затвердели. Листья на деревьях, усыпанные мельчайшими капельками, стали матовыми. Тронь эту матовость, и побежит струйка-ниточка, повиснет на пальце капля. Это сентябрь сделал первое тревожное предупреждение. Но заморозки были легонькие и прихватили только низинки. «Может, кукуруза еще уцелела», — подумала Галя.
Она зашла в контору. Здесь уже вовсю шумели. Папиросный дым клубился. Пол был засыпан ошметками грязи, окурками. Люди сидели на лавках вдоль стен, толпились среди комнаты, получали у агронома Останина наряды на работу. В конторе, как всегда с утра, была напряженная обстановка.
— Да вы что, сдурели? — гремел Веников, готовый хватить кулаком по столу. — Я пахал этот участок, сеял, а убирать будет дядя?! Это куда же, к черту, годится? С моего молока чужая ложка сливки снимает. Что вы меня во всякую дыру суете? Не буду я возить жерди. Чего я там заработаю? От жилетки рукава, от бублика дырку?
«Он прав, это поле его. К чему такая обезличка?» — подумала Галя.
— Ты, когда пахал и сеял, по сто пятьдесят рубликов огребал, а другие по тридцать. Вот пусть теперь и они заработают, — кричал и Останин.
—
— Круши, паря!
— Камня на камне не оставляй.
— Хорошо, что они тебя не догнали, а то бы ты им дал!
Смеясь, кричали ему вслед.
— Мыслимое ли дело за такую тяжесть платить гроши! — орал и Шурка. — Какой это болван устанавливал расценку?
— Экономист, конечно.
— Вот пусть бы он приехал да поворочал эти тюки прессованного сена!
— А мы-то при чем?
— Эх, начальнички! — звучал чей-то насмешливый голос. — Фермы где? А силос закладываем где? В километре от них. То-то. Получается как у вятских. Они картошку ели в доме, а простокишу прихлебывать бегали в погреб!
Шумели, наседали на Останина, а он отбивался:
— Помнишь, ты голосил вот около этого стола: «Не буду махать литовкой! Я — тракторист!» На сенокосе не хватало рук. А Васильев и Зубенко пластались вовсю, косили. Вот теперь и посылаем их на силос. Ты тогда заработал, а они пусть нынче подработают.
— Ты, словно кот, загребаешь свои грехи.
Силосный бурт уже был закончен. Тетю Настю перевели работать на ток. Тамара вернулась в парикмахерскую, Шурке со Стеблем велели возить с поля прессованное сено, а Галя получила наряд на подвозку соломы к новому бурту.
Чтобы увеличить количество кормов, решили подмешивать в сечку прошлогоднюю солому. Пропитавшись кукурузным соком, и она пойдет в дело.
Галя побежала на машинный двор. Стебель уже был там. Он хлопотал около трактора с низкобортным прицепом.
Сараев дал Гале на время голубую «Беларусь» и тоже с прицепом. Только прицеп ее был железный и большущий, годный для перевозки соломы.
— Вот это тележка! — воскликнула Галя, стукнув кулаком по высокому, гулкому борту.
Она ревниво покосилась на свой ДТ, вокруг которого суетился другой тракторист. Всю весну и все лето работала Галя на этом тракторе, привыкла к нему, изучила все его капризы и достоинства, и ей не хотелось отдавать его в чужие руки, хотя бы и на несколько дней…
Галя и Стебель, проезжая мимо тока, увидели на дороге Тамару с Машей. Они отчаянно махали руками.
«Чего это они всполошились?» — подумала Галя.
Однажды по предложению Виктора комсомольцы решили выпускать сатирическую стенгазету «И смех, и грех». Первый номер вывесили в клубе. В нем были нарисованы карикатуры на лодырей, пьяниц и хулиганов. Изобразили и Семенова: он сдирал шкуру с лося. Нож, руки и пьяная морда браконьера были в крови. Карикатуры, острые, злые, — нарисовали Виктор и Стебель. Пьяный Семенов подстерег Стебля в переулке и ударом кулака сбил его с ног. Тут подоспел Виктор, закричал: