Галя Ворожеева
Шрифт:
Водка и боязнь, что его примут за бездарность, сделали из него хвастуна. Вагайцев постоянно рассказывал о своих прошлых успехах на сцене, о выступлениях по радио, по телевидению, врал, что его записывали на пластинки, что его приглашали в Ленинград. Трезвый он был замкнутым, а выпив, становился болтливым.
Ребята составляли список участников агитбригады, выбирали распространителей книг в помощь Люсе Ключниковой, но все это было там, во внешнем мире, а Галя жила в своем внутреннем, где звучало: «Напиши: „Помню, помню“».
— И обязательно, девчата,
Тамара предложила устроить диспут в клубе. Кто-то спросил: «О чем?» И Тамара ответила: «Ну, например… например, о любви и дружбе». И слегка покраснела. Шурка крикнул: «Это только для девчонок интересно!»
— При чем здесь девчонки? — серьезно и задумчиво сказала Галя. — Что мы все знаем о любви и дружбе?
Маша прищурилась, глянула на нее пронзительно.
Тут закричали:
— Конечно!
— Даешь любовь и дружбу!
— А докладчиками назначим Тамару и Шурку!
— Да идите вы, черти!
Поднялся шум и хохот.
— Нет никакой любви, — прозвучал басок Шурки. — Ее в книгах придумали!
Девчата набросились на него, загнали в угол, на голову ему свалилась балалайка.
Галя все это видела, слышала и говорила, и даже смеялась, но все это было там, во внешнем мире, в стороне. В том мире Галя слышала, как Шурка беспокойно забубнил Стеблю: «Я угли, черт возьми, не выгреб из плиты. Не мог, что ли, напомнить? Выпадет уголь, затлеет пол, долго ли до беды. А твоя маманя, наверное, света белого не видит… Стебель, а поддувало я заткнул кирпичом? Ты помнишь? Заткнул я или нет?» — «Да заткнись ты сам, домовладелец», — отмахнулся Стебель.
— Тихо, вундеркинды! — остановил ребят Вагайцев. — Дело серьезное. Партком и дирекция, как заведено у нас, будут чествовать лучших работников, которые завершат обмолот хлеба. А нас попросили принять участие в концерте. Так что ваши номера должны быть на высоте. Поняли? Днем вам работать, а вечером репетировать. Одним словом, придется действовать на два фронта. Так что поднатужьтесь, добры молодцы и красны девицы.
— Давайте-давайте, нечего тянуть резину, — поддержал Шурка. В последнее время он все больше тяготился этими комсомольскими делами.
Шурка со Стеблем приготовили «Хирургию» Чехова. И эта «Хирургия» у них здорово получалась. Особенно смешным был долговязый дьячок-Стебель. Шурка-фельдшер лез ему в рот клещами для гвоздей. Ребята хохотали до слез.
Загремели металлические голоса киногероев, начался фильм. Галя проскользнула на сцену. Она увидела на экране, прямо перед собой, огромные темные фигуры, лица; двое целовались; грохотал оркестр. Потом звук уменьшился, и появилась надпись шиворот-навыворот.
Сзади раздался шорох. Галя оглянулась: к ней на цыпочках подходил Стебель.
— Он тебе часто пишет? — спросила Галя.
— Это первое письмо. И оно, конечно, не мне. Ты же понимаешь.
Галя увидела его глаза, смотрящие тоскливо и вопросительно.
— Галя! Я же…
Она испуганно отшатнулась от него и тоже зашептала:
— Что ты, что ты, Валерка! Не надо этого… Не говори так. Ведь у тебя — Маша…
— Нет у меня никакой Маши!
— Никогда, никогда не говори такое, — умоляла она.
Он ткнулся лицом в ее волосы. Она быстро ушла на другой конец сцены, настороженно прислушалась и услыхала, что за дверью Маша и Тамара поют частушки. Она поправила волосы, на миг прижала к горячим щекам ладони, провела ими по лицу, словно стирая следы волнения, и вошла в комнату Вагайцева. Она боялась смотреть в сторону Маши, чувствуя себя преступницей.
Через некоторое время появился и Стебель, взлохмаченный, бледный и мрачный. Маша обожгла его ревнивым взглядом, а потом спросила у Гали:
— А ты, Ворожеева, разве не будешь выступать? — И с многозначительной язвительностью добавила: — Или тебе уж не до этого?
— Если нужно — выступлю, — сухо ответила Галя.
— А что вы поете? — спросил Вагайцев. Лицо его было утомленное, нервное, черные глаза с желтоватыми белками лихорадочно блестели.
Галя назвала несколько песен. Вагайцев взял гитару и звучно перебрал струны. Галя запела, и сразу же все стихли.
Кисть рябины, кисть рябины, Все желанья исполнимы Меж людьми, да будет год любви.Вагайцев удивленно глянул на Галю. Какое-то непередаваемое обаяние таилось в окраске ее голоса, в манере произносить слова, в нежности негромкого пения.
Позабыли кисть рябины На снегу, Я приду к тебе с повинной, Не солгу.Стебель, уже не скрываясь, смотрел на нее во все глаза, смотрел горестно и любяще…
Грузовик мчался то теплыми полями, то прохладными рощами, освещая придорожные березы летучим светом фар. В лучах кружились листья — листопад был в разгаре. Над самым дальним полем, касаясь его, висела дымно-багровая луна.
Шурка дурачился, смешил всех. Повернув кепку козырьком на затылок, он курил, зажимая папиросу в кулаке, и голосил:
В минуту жизни трудную, Когда нет папирос, Курю махорку чудную И дым пускаю в нос.Листья все сыпались и сыпались в лучи фар, залетали в кузов, падали на ребят и на Галю. И она знала, что эта ночь неповторима и незабываема. А что же происходило? Просто она сидела рядом с ребятами, а на темном лугу лежала арбузно-красная луна, вот и все. Вот и все событие…