Гамаюн — птица вещая
Шрифт:
Подруги завидовали Марфиньке, спрашивали:
— Тебе не страшно ехать, Марфинька? Круто меняешь судьбу.
— Нет, — отвечала она подругам, — чем круче, тем лучше.
— Куда ты наметила?
— Вот два письма от братишки, третье — от его друга. На завод устраивают.
Девчата перечитывали письма, жалели, почему друг брата не приложил фотокарточку, не написал, сколько ему лет.
— Молодой. Служил вместе с братом, — сообщала Марфинька.
— Красивый?
— Идите вы, девочки! Откуда мне знать?
— Марфинька, а не боишься — каждое утро гудок!
— Пусть! Не
— Свежего молочка там не попить.
— Не мне же одной. Там много людей. Хорошо, девочки, когда много людей. А у нас выйдешь — только Иван Чума и крутится, как бык на веревке. Тошно...
Земля будто не хотела принять семени. Неудачная весна. Убитые цветы фруктовников осыпались, как сажа. Озимки и те пожелтели. Прибывший на разведку трактор завяз по самые втулки, и его всем миром вытаскивали на большак. Мерзкая погода помогала Марфиньке не грустить перед разлукой. Родители собирали ее в далекую дорогу без упреков и увещеваний. Наконец настал день, когда мать поставила опару и напекла пышек в добавку к насушенным сухарям.
Марфинька радовалась, но ее радости не понимала мать.
— Доченька, идти надо, а чему смеешься? Там, на заводе, железо кругом.
— Пусть железо.
— Ничего у них не растет. Укроп и тот с рынка.
— Мамочка, обойдусь без укропа.
— Постираешь, а сушить где?
— Как же другие? —отвечала Марфинька. Даже эти доводы не смущали ее.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Договориться о работе для Марфиньки было гораздо легче, чем обеспечить ее жильем. Огромнейший город с его бесчисленными домами ничего не пожелал уделить. Квасов надоумил обратиться к секретарю заводоуправления, Семену Семеновичу Стряпухину, как его называли, человеку на четыре «С». Он славился среди рабочих своей обходительностью и добротой.
— Дорогие мои сограждане, — ответил Стряпухин, наклонив в шутливом поясном поклоне свое короткое полнеющее туловище. — Хотите, без трепета сложу свою голову на Лобном месте, но жилплощадью все-таки не располагаю и располагать не буду. Гарантии дать не могу. — И добавил для уяснения перспективы: — Если, конечно, не возникнет какой-либо форс-мажор в этой области быта.
Немецкий галстук с ярким рисунком, будто невзначай предложенный Квасовым секретарю заводоуправления, был рассмотрен внимательной воспринят как вещественное доказательство распада буржуазной культуры. С тем и возвращен владельцу.
— Не имею привычки носить подобные штуки, товарищ Квасов. Предпочитаю гимнастерку или френчик, не требующие дополнительной мануфактуры. Ношу одежду соответственно нашей эпохе.
В словах Стряпухина не было ничего обидного, хотя в интонациях голоса и неожиданно изменившемся выражении лица ребята чувствовали предостережение.
— Зря ты совал ему галстук, — упрекал Николай своего друга, когда они отправились на поиски комнатки или угла для Марфиньки. — Твои намерения он разгадал правильно. Жди беды...
— Ты плохо знаешь нашего товарища на четыре «С», — успокоил Жора. — Он человек полностью сознательный, умеет прощать и не такие ошибки.
Первый
Как после выяснилось, она сдавала большую полуподвальную комнату нескольким девицам и ретиво охраняла их покой от напористых кавалеров из близко расположенного автохозяйства.
Девицы встретили Николая и Жору жеманно и полуприветливо.
Одна из них расчесывала косу деревянным гребнем. Она обернулась, из-за волнистых волос блеснули зубы и синие глаза. «Женихи пришли, хозяйка?» Сурово ответив на плоскую любезность Квасова, девица предупредила: «Тут все комсомолки, с подземных работ. И лучше не мешайте отдыхать девочкам».
Вышли по каменной лестнице, сопровождаемые хозяйкой до порога.
Перед следующим «заплывом» Николай посовестил друга:
— Нельзя так, Жора. Уж больно ты развязен.
— Такая конструкция, Коля, — ответил Жора, нимало не обидевшись. — Неравнодушен к женской красоте.
— Я предупреждаю, Жора. Приедет Марфинька, не вздумай кружить ей голову...
Квасов рассмеялся, глаза его блеснули.
— Убей меня, если решусь на подобную подлость! Моя заинтересованность бескорыстная. Я имел случай изучить твой беспомощный характер в части организации быта. Без моего шефства на первых порах тебе будет трудновато... — И они пошли по улице, еще сохранившей на мостовых и у бровок кучи черного недотаявшего снега. — Если, Коля, хочешь знать истинную правду, приподниму для тебя занавес. Только это совсем другая опера... — Квасов замялся. Натужно подбирая слова и, по-видимому, испытывая чувство неловкости, он рассказал Николаю о том, как случайно познакомился с Аделаидой.
— Верь не верь, а чистая случайность. Ни я ее не искал, ни она меня. Только позже я узнал о твоих с ней отношениях...
— Не было у меня никаких отношений! — вспылил Николай.
— Какие-то были, — добродушно смягчил Жора. — Познакомился до армии, заходил после армии. Достаточно... Ну ладно. Встретил я ее возле Инснаба, у железных дверей Елисеева. Туда пробиваются всякие любительницы и пижоны. Ну, там Адель и я сразу размотали большой кулек продуктов и напитков, которые я купил для Фриды Майер. Уверяю тебя, в первый вечер я не осмелился даже случайно к ее кругленькой коленке прикоснуться. Думал: напал на божество. И если хочешь знать, то и сейчас вполовину так думаю... Завяз я, Колька, с Аделью и глух теперь ко всем другим соблазнительницам. О тебе она рассказала без всякого хамства. Как хошь расценивай, грешен...
Бурлаков шагал молча, обдумывая эту и в самом деле странную встречу, случившуюся в большом городе, где можно полвека прожить и ни разу не встретить снова промелькнувшее однажды лицо.
— Она была одна? — спросил Николай.
— Конечно. — Квасов взял друга под руку и шепнул ему на ухо: — Свободна и приманчива.
Бурлаков хотел спросить про Коржикова, и эта фамилия чуть было не слетела с его языка. Но он не испытывал дурного чувства к Аделаиде и решил не подводить ее.
— Как ты смотришь на все это? — Квасов спрашивал серьезно, тем более не хотелось разочаровывать его.