Гамаюн — птица вещая
Шрифт:
А тут, будто прочитав его мысли, потянулся к нему со стаканом Фомин.
— Давай, молодой человек! Чтобы ключом!..
— Что ключом?
— Жизнь била...
— Значит, за ключ, что ли?
Фомин стал строже.
— За ключ, а не за отмычки.
— Не уважаю шарад в здоровом коллективе, — предупредил Жора. — Надо объясняться проще. С моим закадычным дружком, Фомин, можешь говорить откровенно. И к тому же, Коля, задерни ширмочку... Ребята, не знаю, как вы, а мне что-то нехорошо. Парранский сюда заявился.
— Парранский? —
Кешка сказал:
— Еще разик, по традиции. Поплаваем, потом еще пару бутылочек пивка?
— Все! — Фомин стал одеваться. — Процедура не может тянуться до бесконечности.
— Сдрейфили, товарищ Фомин? — ядовито уколол Кешка.
Фомин молча продолжал одеваться. Когда вышли из бани во двор, напоминавший глубокий колодец, Квасов предложил «Веревочку».
— Хватит! По домам! — категорически заявил Фомин.
— Признайся, Митя, скомкал программу? — скулил Жора. — Суббота не каждый же день.
Мозговой покуривал папироску «Бальную» с длинным мундштуком и открыто любовался смущением знаменитого мастера.
— Ты чего на меня уставился? — Фомин нервно прикурил от спички, пляшущей в подрагивающих пальцах.
— Я не уставился. Я установил. — Мозговой постарался придать своему ответу оскорбительную загадочность.
Квасов оттеснил готового вспыхнуть Фомина от Мозгового, положил на Кешкину грудь пятерню.
— Чего же ты установил?
Кешка отступил. Глаза его забегали, он искал поддержки.
И тогда Фомин, полюбовавшись на это зрелище, веско приказал:
— Не раздувай. Не заводись, Жора, с пол-оборота.
— Кто-то капает администрации, — не унимался Квасов, — сплетни пускает. Я хочу знать, что установил Кешка после очередного своего шармака.
Они задержались у выхода на улицу, стесненного двумя высокими зданиями. Справа от них в ларьке торговали мочалкой и яичным мылом, слева стучали щетками мальчишки-чистильщики. Напротив светился подъезд ресторана «Метрополь». Как и всегда, в этом бойком месте шумела толпа.
Мозговой с присущей ему нудной въедливостью вздумал выяснять отношения. Квасов еле-еле отбивался от него, пытаясь все свести к шутке.
— Иди ты, Кешка, чего ты в бутылку лезешь?
— Не уйду. Ты меня обидел. Что значит шармак? Сопровождать тебя в баню, бегать за пивом? Это же работа унизительная, лакейская...
— Ну-ну, — пробурчал Квасов, — открывай клапан.
— Ты привык к адъютантам, — продолжал Кешка. — Я — шаромыжник. Теперь объявился другой — Колька...
— Нет, послушайте, что говорит этот отвратный тип, — пробовал отшучиваться Квасов. — Ты меня еще в генералы произведешь?
— Я установил странное явление, — Мозговой обращался только к Фомину, — и прошу вас объяснить мне, товарищ Фомин. Почему вы, коммунист, краснознаменец, испугались Парранского, старого беспартийного спеца?
Фомин ответил не сразу.
—
— Почему свинство, Фомин? Не понимаю твоего тезиса. Работяги не имеют права в приличную баню сходить?
— Дело же не в бане... — Фомин потупился и надвинул кепку до самых бровей. — Не понимаешь, что ли?
— Не казни себя, Дмитрий. — Квасов попытался его обнять.
Фомин уклонился от объятия, угрюмо попрощался.
— Если говорю свинство — значит, оно есть. Десяток банщиков от него не загородят, — сказал он и сразу смешался с толпой.
Мозговой бросился вслед ему и тоже потерялся из виду.
— Хватил кутенок горячего... Побежал хвостом вилять, — спокойно сказал Квасов, будто ничего и не случилось. — Некрасивая вышла суббота. Фомин чего-то вообще последнее время нервничает. В ячейке, что ли, на него жмут... — И, наклонившись к Николаю так близко, что расплылись очертания лица, добавил чуть не шепотом: — К ней пойду, Коля. К дочке жокея... Не знаю, как ты разобрался, а меня она будто разложила на части. Послушный стал... И не жалуюсь... Теплая, подлая, сладкая, аж в спине ломит от одного только предчувствия...
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
В механический цех спустили внеплановый заказ на первую партию координаторов. Заказ «втискивали», и потому предвиделись выгодные сверхурочные, аккордные оплаты. Так было всегда. Теперь же поползли слухи: положение якобы меняется, в самом начале даются жесткие нормы, расценки устанавливают заранее, а не утрясаются в цехе. Запущенные в производство ответственные детали попали к надежным, квалифицированным рабочим, и от них зависело многое. Ну, эти не поддадутся, «не будут пускать кровь из-под ногтей», смогут снизить нормы и добиться заработков на освоении.
Вот этот принцип «не будут пускать кровь из-под ногтей» и потребительские настроения, подогреваемые лукавым, неуловимым Фоминым, и заставили Ожигалова почти трое суток провести в цехе. Все понимали, что секретарь ячейки не станет околачиваться в цехе из простого любопытства или для поднятия своего авторитета. Поэтому следили: к кому он подойдет, возле кого постоит, какие ведет разговоры.
Чтобы закрепить за собой знамя на следующий квартал, Фомин добивался таких броских результатов, чтобы о них можно было написать в газету, включить в доклады, похвалиться. Он уломал Квасова перейти на фрезерный и наладить сложную нарезку червячных передач из стали серебрянки. Делом чести назвал Ломакин освоение червяков на имеющемся оборудовании, и Фомин не замедлил взяться «за дело чести».