Гамаюн. Жизнь Александра Блока.
Шрифт:
… Между тем обстановка в стране быстро и резко менялась, ясно обозначился «поворот вправо», вселивший в Блока страшную тревогу за судьбу революции.
«В городе откровенно поднимают голову юнкера – ударники, имперьялисты, буржуа, биржевики, „Вечернее время“. Неужели? Опять – в ночь, в ужас, в отчаянье?»
Наступили грозные июльские дни. Предпринятое Временным правительством новое наступление на фронте провалилось. В Петрограде власти пулеметным огнем разогнали грандиозную антивоенную и антиправительственную демонстрацию и перешли к репрессиям. Главный удар был обрушен на большевиков. В ход была пущена грязная фальшивка о шпионаже, о «немецких деньгах».
Столица напоминала военный лагерь – бронемашины на улицах, миноносцы на Неве, разведенные мосты, остановившиеся трамваи, закрытые лавки, юнкера, казаки, всюду конные и пешие патрули…
Тревожно в городе. В душную, грозовую ночь, когда особенно сильно тянет гарью (где-то близко давно уже горит торф), тишину распарывают ружейные залпы, пулеметные очереди, люди выбегают на улицу, толпятся на углах, со двора доносятся «тоскливые обрывки сплетен».
Не спит город… В нем творятся фантасмагории, воскресают Поприщины. Среди ночи вопит на улице сумасшедший: «Темные силы! Дом сто сорок пять, квартира сто шестнадцать, была хорошенькая б… Надя, ее защищал полицейский!» Требует, чтобы его отвели в комиссариат, а его ведут к Николаю Чудотворцу, уговаривают: «Товарищ, не надо ломаться…» Он кричит: «Прикрываясь шляпой!»
Блок после июльских событий приходит в крайне нервное, взвинченное состояние: «Трудно дышать тому, кто раз вздохнул воздухом свободы».
Керенский заявил, что государство не может обойтись без смертной казни (она уже введена на фронте), В России «все опять черно»: казаки, цензура, запрещение собраний, юнкера с офицерами пьют за здоровье царя. «Ничтожная кучка хамья может провонять на всю Россию».
Следственную комиссию тоже трясет обывательская истерика. Блоку не по себе в этом кругу, да и сама работа, увлекшая его было, начинает тяготить. «Как я устал от государства, от его бедных перспектив, от этого отбывания воинской повинности в разных видах. Неужели долго или никогда уже не вернуться к искусству?»
Порой ему кажется, что в изменившейся обстановке он и сам притупился и утрачивает «революционный пафос». Но тут же оговаривается: «Это временно, надеюсь».
Так оно и было.
Корниловский мятеж показал воочию, что ждет Россию в случае победы бонапартизма. На знамени Корнилова Блок прочитал: «продовольствие, частная собственность, конституция не без надежды на монархию, ежовые рукавицы».
С разгромом корниловщины начался новый мощный подъем революционной активности широких народных масс, и Блок сразу это почувствовал: «Свежая, ветряная, то с ярким солнцем, то с грозой и ливнем, погода обличает новый взмах крыльев революции».
Он снова собирает душевные силы, обретает веру.
В октябре Савинков, исключенный из партии эсеров за двойную игру во время корниловского мятежа, затеял издание антибольшевистской газеты «Час». Ближайшее участие в этом деле приняли Мережковские, давно и тесно связанные с Савинковым. Крах Корнилова они, как выразилась Зинаида Гиппиус, «переживали изнутри, очень близко». Оба они обратились к Блоку. О своих переговорах с ним рассказала Гиппиус:
«Почти все видные писатели дали согласие. Приглашения многих были поручены мне. Если приглашение Блока замедлилось чуть-чуть, то как раз потому, что в Блоке-то уж мне и в голову не приходило сомневаться… Зову к нам, на первое собрание. Пауза. Потом:
– Нет. Я, должно быть, не приду.
– Отчего? Вы заняты?
– Нет.
Во время паузы быстро хочу сообразить, что происходит, и не могу…
– Вот война, – слышу глухой голос Блока, чуть-чуть более быстрый, немного рассерженный. – Война не может длиться. Нужен мир…
У меня чуть трубка не выпала из рук.
– И вы… не хотите с нами… Хотите заключать мир… Уж вы, пожалуй, не с большевиками ли?
Все-таки и в эту минуту вопрос мне казался абсурдным. А вот что ответил на него Блок (который был очень правдив, никогда не лгал):
– Да, если хотите, я скорее с большевиками. Они требуют мира, они…»
Вот какой любопытный разговор состоялся 15 октября 1917 года по петроградскому телефону…
В эти дни, когда напряжение в стране достигло предела, в разноголосице ожесточенной политической борьбы неискушенный в политике Блок сумел, однако, различить один твердый, уверенный голос, громко говоривший о будущем, – и это был голос Ленина.
В связи с проникшими в печать слухами о том, что большевики готовят вооруженное восстание, Блок записал в дневнике (19 октября), что «один только Ленин» (Блок подчеркнул эти слова жирной чертой) верит в будущее «с предвиденьем доброго», верит в то, что «захват власти демократией действительно ликвидирует войну и наладит все в стране».
Запись эта поистине замечательна. И не потому только, что Блок ссылается на Ленина, но и потому, что в его представлении настоящая демократия – это большевики и никто другой. Блок поверил, что за большевиками будущее, потому что видел, как неотразимая правда их лозунгов сплотила весь трудовой народ – «сам державный народ, державным шагом идущий вперед к цели».
УРАГАН
1
Через неделю после того как Блок записал в дневнике насчет захвата власти демократией, Ленин в актовом зале Смольного провозгласил Советскую власть и обнародовал первые ее декреты – о Мире и о Земле. Второй съезд Советов образовал рабоче-крестьянское правительство.
Социалистическая революция в России свершилась.
Что делал Александр Блок в ту знаменитую ночь, в те десять дней, которые потрясли мир, и в первые пооктябрьские недели – мы в точности не знаем: как нарочно, за это время нет ничего ни в дневнике, ни в записных книжках, нет и писем. Очевидно, было не до того.
Но о душевном его состоянии мы кое-что знаем со слов близкого человека: «Он ходил молодой, веселый, бодрый, с сияющими глазами». Бесспорно, он мог бы сказать о себе словами Гоголя: «Вдруг стало видимо во все концы света».
Наконец-то они пришли – действительно неслыханные перемены, которые он предчувствовал, которые предрекал, которых ждал…
Что ж, человек? За ревом стали,В огне, в пороховом дыму,Какие огненные далиОткрылись взору твоему.Так, очевидно, не случайноВ сомненьях закалял ты дух,Участник дней необычайных!Открой твой взор, отверзи слух,И причастись от жизни смысла,И жизни смысл благослови…Зная Блока, трудно, просто невозможно предположить, что в эти дни он мог усидеть дома.