Гамаюн. Жизнь Александра Блока.

Орлов Владимир Николаевич

… Зима выдалась на удивление снежная. Случается, выпадают в болотном Петербурге такие сухие, ясные, морозные, белые зимы.

Он еще чаще, чем обычно, бродил по глухим закоулкам Петербургской стороны.

Давно приглянулся ему затрапезный трактирчик, расположившийся в ветхом деревянном домишке на углу Большой Зелениной и Геслеровского. Места были достоевские, – неподалеку отсюда в последние свои часы затравленно бродил Свидригайлов.

Медленно и мягко падал голубоватый снег. Тускло светили редкие фонари. Пьяницы неверной походкой пересекали улицы, пугливо оглядываясь на городовых, и скрывались в темных подворотнях.

Улица,

улица…Тени беззвучно спешащихТело продать,И забвенье купить,И опять погрузитьсяВ сонное озеро города – зимнего холода…О, если б не было в окнахСветов мерцающих!Штор и пунцовых цветочков!Лиц, наклоненных над скудной работой!..

Он толкнул замызганную дверь на тугой пружине. В трактире было людно и парно. Сквозь пар и табачный дым со всех сторон наплывали с обшарпанных стен нарисованные на обоях гордые корабли с громадными флагами, вспенивающие голубые воды.

Еще сильнее запахло Достоевским, которого он в эти дни опять перечитывал. Казалось, вот сейчас войдет Раскольников и присядет за стол Мармеладова…

Обо всем остальном рассказано в первом видении его новой лирической драмы.

– Молчать! Не ругаться! Еще бутылочку, любезный…

– Позвольте, господин. Так нельзя. Вы у нас всех раков руками переберете. Никто кушать не станет…

– И танцевала она, милый друг ты мой, скажу я тебе, как небесное создание…

– Пей, да помалкивай…

– И все проходит. И каждому – своя забота…

– Рад служить русской интеллигенции…

– Бри!

– Ну это… это… знаете…

И тут же – захмелевший Поэт, которому среди тысяч лиц опять открывается единственно прекрасный лик Незакомки-Мироправительницы.

Голубые с гены трактира начинают кружиться, плывут корабли, накренившийся потолок открывает зимнее, холодное небо.

Блок вышел и зашагал дальше. Дошел до моста, за которым пролегла прямая, как стрела, аллея Крестовскою острова. Дома остались позади. Кругом – одна синяя ночь. Все в снегу – и пустынный мост, окаймленный цепочками фонарей, и зазимовавшие корабли с сигнальными огнями, и деревья.

Здесь развертываемся второе видение. Широкой дугой падает с темною неба звезда и превращается на мосту в высокую, тонкостанную женщину в черном, опушенную легким, искристым снегом.

Протекали столетья, как сны.Долго ждал я тебя на земле.

Так из ночного пейзажа петербургской окраины, из наблюдений над вульгарными происшествиями в промозглом трактире, которые потом зеркально повторяются в буржуазной гостиной, из романтической фантазии и романтической иронии возникла вторая, драматическая, «Незнакомка». Она была закончена 11 ноября 1906 года.

Блок писал ее вдохновенно. А лирическими стихами своими после Озерковской «Незнакомки» и «Ночной Фиалки» был недоволен.

«Потом началась летняя тоска, потом действенный Петербург и две драмы, в которых я сказал, что было надо, а стихи уж писал так себе, полунужные. Растягивал. В рифмы бросался. Но, может быть, скоро придет этот новый свежий мой цикл. И Александр Блок – к Дионису».

Это было записано в декабре 1906 года. Он как в воду глядел.

Но

почему «к Дионису»? В том же декабре Блок зачитывался книгой Ницше «Рождение трагедии из духа музыки». Он воспринял ее как «откровение», законспектировал в записной книжке. Очень может быть, что он читал ее по совету Вячеслава Иванова – исследователя и пропагандиста «религии Диониса».

В трактате Ницше обоснована концепция музыкально-стихийного, иррационального и трагического «дионисийского начала» в искусстве. По Ницше, начало Диониса – это бессознательно-эмоциональный, экстатический язык страсти и трагической воли, это – зыбкость и музыкальная текучесть форм, свобода от строгой меры и гармонии, лирический беспорядок, – короче говоря, все, что противостоит рационализму, пластике, эпическому спокойствию и прекрасной ясности «аполлонова начала».

Под сильнейшим впечатлением от прочитанного Блок все в том же декабре набрасывает сцены драмы «Дионис Гиперборейский». Из этого замысла ничего не получилось. Но новый свежий лирический цикл был уже на пороге.

Первое стихотворение «Снежной маски» датировано 29 декабря 1906 года.

2

Обращение к драматургии свело Блока с театральной средой. Перед ним открылся празднично-декоративный и всегда немного таинственный мир сцены и кулис. И все, что было с ним связано, – легкое веселье, ни к чему не обязывающий флирт с молодыми привлекательными женщинами, цветы, лихачи, «безлюдность низких островов».

«Может быть, год заключится катаньем с актрисами», – записывает Блок накануне премьеры «Балаганчика».

Все его интересы сосредоточены в это время вокруг только что открывшегося обновленного театра Веры Федоровны Комиссаржевской. Он часто посещает репетиции, по нескольку раз смотрит один и тот же спектакль, часами пропадает за кулисами.

Хрупкая некрасивая сорокадвухлетняя женщина с маленьким бледным и нервным личиком, громадными бездонными глазами и неповторимым по широте музыкального диапазона голосом – такова была великая актриса, вознесенная на вершину славы русской передовой молодежью. Ее не просто любили – обожали. Ее особая манера игры, та «лирическая нота», которую, по слову Блока, она внесла на русскую сцену и которая умерла с нею, бесконечно волновала чуткие души и сердца. Лучшие ее роли – Рози из «Боя бабочек» Зудермана, Лариса из «Бесприданницы», Нина Заречная из «Чайки», Нора и Гильда из ибсеновских «Кукольного дома» и «Строителя Сольнеса» – были у всех в памяти и на устах.

В годы первой революции имя Комиссаржевской было окружено ореолом гражданственности и героизма, – в ней хотели видеть нечто вроде русской Жанны д'Арк.

Блок назвал ее «обетованной весной»,

Пришла порою полуночнойНа крайний полюс, в мертвый край.Не верили. Не ждали. ТочноНе таял снег, не веял май.Не верили. А голос юныйНам пел и плакал о весне,Как будто ветер тронул струныТам, в незнакомой вышине…Что в ней рыдало? Что боролось?Чего она ждала от нас?Не знаем. Умер вешний голос,Погасли звезды синих глаз…