Гамбит смерти
Шрифт:
Моя тоже.
– Морковку не уделите? – Олег не усидел в обеденном зале.
– Сколько угодно. Вымой, бери ножик и чисть. Хочешь, пару яиц сварю всмятку.
– Можно, – он обстругал большую оранжевую морковь.
Я поставил песочные часы.
– Аркаша-то пугливый стал. Дёргается. Надо и ему подкормиться.
– Понесло вас в ледник. Станешь пугливым, – вода закипела, и я засек время.
– Я и сам через силу шел, но Александр Борисович настаивал. Давай проверим, говорит, вдруг утром в панике просмотрели записку, – он отправил в рот остатки
Его спина, широкая, надежная, скрылась в дверях. Успеть бы шумнуть.
Я взял тяжелый разделочный нож, взвесил. Неплохо бы держать при себе. Не поймут, перепугаются, нехорошее подумают.
С сожалением я положил нож на место.
Вообще-то у ребят есть ружья. Мало ли, время такое. Только в кого стрелять? В мертвецов?
До позднего вечера сражался я с мерзостью запустения – скоблил, чистил, мыл, стирал. Последние два дня приходилось манкировать уборкой. В одиннадцать часов и меня потянуло в сон. Заслужил. Я оглядел кухню. Можно санитарную инспекцию принимать.
Страчанский с кочергой возился у камина.
– Выставлять караул на ночь, думаю, лишнее. Важнее выспаться.
Он потянулся, – усталый беззаботный спортсмен. Я пожелал ему приятных сновидений.
А меня сон бежал. Минувший день перемалывался в голове, и я смотрел в неплотную темноту комнаты, чтобы не видеть сумятицы души. Таблеточку элениума принять? Луна полная. Неблагоприятная пора для поиска комет.
За дверью раздался треск. Сердце, как и давеча, стуком напомнило о себе. Я сел. Полено в камине, должно быть.
Босиком, бесшумно я прокрался к двери. Тихий звук сдерживаемого дыхания. Или просто игра воображение.
Бронзовая ручка двери под пальцами несколько секунд оставалась неподвижной, а затем повернулась. Кто-то пытался открыть дверь. Не выйдет.
Через пятнадцать минут замерзли ноги. Я вернулся к постели, ощупью нашел вязаные носки.
Тихо. Даже сердце замолчало. Я пошарил по столику. Подсвечник удобно лег в руку. Граммов семьсот, чугунный. Каслинское литье.
Кто? Олег, Аркаша, Страчанский?
На часах – два пятнадцать. Я вернулся к двери. Стою дурак дураком, жду, когда придут убивать.
Отодвинув запор, я рывком распахнул дверь. Никого, только потрескивает в камине толстая коряга. Но ручка двери не сама же поворачивалась!
Пойду, возьму нож-секач. С ним надёжнее.
Дверь в галерею приотворена. Самое простое объяснение – кто-то проголодался. Хотел разбудить меня, но не решился и сам тайком вторгся на кухню. Но ключи – у меня. Дубликат? Возможно. На поиски – вперед!
Ободряя себя подобной ерундой, я пробирался галереей, невидимый во тьме, неслышимый в носках.
Дверь на кухню тоже открыта – настежь. Внутри – полная неподвижность. Я ждал, пытаясь уловить хоть что-нибудь.
Ничего.
Пришел, пожрал и ушел, не потрудившись закрыть двери.
Я направился к плите – за
Попью чайку и пойду спать. Крепко– крепко.
Спичка зашипела, вспыхнула, я потянулся за свечой – и понял, почему стало тепло ногам. Я стоял посреди лужи крови.
У плиты лежал Олег, и, как маленькая скала, у края лужи черная ладья.
Спичка обожгла пальцы. Пришлось зажечь вторую. Оставляя за собой следы, я подошел к лампе. В её свете заметил легкий дымок над кровью.
Шея Олега была почти перерублена. Тем самым секачом из космической стали.
Сейчас секач лежал на краю плиты.
Убийство произошло совсем недавно. Минут пятнадцать назад. Удар нанесен сзади и сверху. Убийца зашел за спину сидевшего Олега и рубанул – сильно, точно, хладнокровно. Если он был в перчатках – на секаче только мои отпечатки пальцев.
Да уж…
Полотенцем я обтер рукоять. Снял носки, налил в таз воды и вымыл ноги. Можно звать остальных. Один из них – убийца.
Или оба.
Со свечой я пошел по коридору. Вдруг еще где кровь? Но сквозняк дунул, и я опять оказался во тьме. Ничего, дойти до камина, там огоньком разживусь.
Ноги заледенели, горло першит. Ангина грядёт…
Сильные цепкие руки обхватили меня. Я рухнул на пол и покатился, пытаясь освободиться. До воли оставалась самая малость, когда в ногу вцепились зубы – больно и глубоко. Вурдалак проклятый. Я ударил наугад, подсвечником, удачно, челюсти разжались, но на этом мое везение и кончилось. Шея оказалась в захвате. Я немного побарахтался для приличия, пока тьма ночи не слилась со тьмой моего сознания.
7. Пятница, 2 часа 43 минуты
– На, получай! – Аркаша бил неумело, непрофессионально, но старательно.
– Прекратите, Аркадий Иосифович. Возьмите себя в руки, голос Александра Борисовича раздавался из прекрасного далека.
Я открыл глаза. Перспектива поразительная – толстые резные ножки стола и крепкие мускулистые ноги в импортных кроссовках. Рибок, спонсор олимпийской сборной.
– Очухался, гадюка! – в своем негодовании Аркаша, на мой взгляд, переусердствовал.
Я попробовал подняться. Не вышло. Руки связаны за спиной, так же по-дилетантски, зато туго.
– Помогите ему сесть.
Не скажу, чтобы помощь была оказана вежливо, но – своевременно.
Аркаша, пылая ненавистью, отошёл и расположился рядом с Александром Борисовичем. Мы сидели по разные стороны, разделенные столом – и пятью трупами.
Не так представлял я себе финал. Где свечи? хрустящие накрахмаленные салфетки? серебряные (а хоть и мельхиоровые) приборы, мейсенский фарфор? где, наконец, омары и шампанское от вдовы Клико? Один Александр Борисович не подкачал. Среди ночи – в пиджаке, под которым белоснежная рубашка, и безукоризненно завязанный галстук. Как всегда.