Гамбургский счет (статьи – воспоминания – эссе, 1914 – 1933)
Шрифт:
Этот список верен. Для Толстого он список запрещенного. По Л. Н. Толстой в своей книге рассуждает верно, но не диалектично.
«Что такое искусство?» и статья о Шекспире на самом деле очень толковая поэтика, но взятая с осуждением.
Между тем это просто определение факта; из того, что поэтика Шекспира не совпадает с поэтикой Толстого, не вытекает ничего, кроме того, что у разных эпох разные представления о художественном.
Горький очень любит поэтику Толстого, но еще
Для него поэтические места, красавицы, моря, соколы, ужи, остраненные отшельники, богатыри – живой поэтический материал.
Тематика первоначального Горького песенная. Стихи выгибают стенки его прозы. Его проза плавает в стихах.
Из всех 32 ветров ветер Ленинграда был самым попутным для Горького.
В книге о Толстом, в своих «Заметках» Горький тематически отошел от нарядного к любопытному.
Правда, Лев Толстой у Горького слегка всхлипывает и даже пантеистичен, но он в то же время барин и ругатель.
Любопытно отметить, что Горький не все записал о Толстом. Много из своих рассказов он или не записал, или не захотел записать. Передаю один из рассказов (конечно, не дословно).
– Дочери Льва Николаевича принесли к балкону зайца со сломанной ногой. «Ах, зайчик, зайчик!»
Лев Николаевич сходил со ступеней. Почти не останавливаясь, он взял своей большой рукой зайчика за голову и задушил двумя пальцами, профессиональным охотничьим движением.
Жалко, что это не записано.
Рассказ о Блоке и проститутке – настоящий рассказ. В передаче Алексея Максимовича я слышал его несколько раз.
Рассказ изменялся: Блок становился сентиментальным. Он уже закачивал женщину.
Это не хорошо и не плохо – вероятно, это тоже из песни.
Для Алексея Максимовича многие вещи, привычные Толстому, новы, и он сумел показать, что в них для мира остался еще высокий коэффициент полезного действия.
Несмотря на нелюбовь к деревне, отношение к миру у Горького товарное, а не производственное; он больше любит вещи, чем их делание, чем производство.
Революция была емутяжела{189}.
Убытки революции его приводили в ужас.
Но в своем ремесле, в писательстве Горький производственник.
Как производственник, он оптимистичен иногда в смете, увлекаясь новым писателем, но зато умеет и браковать.
При мне Алексей Максимович растил Всеволода Иванова, Федина, Слонимского и нашего дорогого Леву Лунца. Ныне покойного.
Революция распеснила Горького. Не было ли у него времени, или переменился он, но в результате, не работая в литературе в те годы, он создал мастодонта антикварства: «Всемирную литературу» – и свои настоящие книги.
Боккаччио не считал «Декамерон» в числе своих основных книг.
Гордостью
Горький, вероятно, тоже не знал цены своим вещам.
Ему очень хочется написать стихи и настоящий роман.
Написанные прежде вещи сделаны им до опытности.
Алексей Максимович сам говорит про себя, что он прожил жизнь в дурном литературном обществе (подразумевая «Знание»).
И вот Горькому захотелось уехать, чтобы написать длинные вещи.
Как будто снова начать прежний круг.
Мне кажется, что «Дело Артамоновых» – это вновь написанные «Трое».
«Мои университеты» – это вещь, построенная на материале рассказов.
Тяжущиеся купцы с неудержимой удалью, голые женщины на роялях, мудрые старики, горбуны, уходящие в монастырь, – все это предметы ныне поэтические.
Горький напрасно, может быть, поехал к ним.
А мелкие вещи, основанные на материале, они выходят у него сейчас гениально.
III
Время перед отъездом было хорошее.
Незадолго до отъезда приехал к Горькому в Ленинград Уэллс.
Уэллс рыж, сыт, спокоен, в кармане его сына звенят ключи, в чемодане отца сардины и шоколад.
Он приехал в революцию, как на чуму.
Как был прекрасен Ленинград.
Около Госиздата, против Казанского собора, у блестящей стены дома Зингера играл на кларнете старик.
Город был пуст и состоял из одних промерзших до ребер домов.
Дома стояли худые, как застигнутое вьюгой стадо, шедшее по железной от мерзлости степи к водопою.
И звуки кларнета переходили с хребта дома на хребет.
Уэллс осматривал Россию и удивлялся, что в ней так дешевы вещи.
Удивлялся на дом Горького, на слонов, на Ракитского, на Натана Альтмана, с плоским лицом кушита. Альтман его уверял, что он, Альтман, – марсианин.
А Горькому было печально, что Уэллс не видел в России людей отдельных. Не знал, сколько стоит ложка супа. Не видел скрытой теплоты великой культуры и великого явления культуры – революции.
Перед отъездом за границу на Кронверкском было шумно.
Народу как на вокзале.
IV
Алексей Максимович за границей живет странно.
Правда, у него туберкулез. Но уже двадцатипятилетний.
Он привык к нему. Это – злая домашняя собака.
Живет он за городом, выезжает мало.
В Германии видел пески курорта Сааров, сосны, правильные, как щетины в платяной щетке, и потом видел еще город Фрейбург.
Алексей Максимович путешествует в мире, как тюлень на льдине.
Живет за городом, с собственным воздухом вокруг крыльев.